многокрасочный город. Его расплывчатый, смутный рокот доносился к вершине минарета.

— Мистер Ян, — Фарук употребил что-то среднее между простым обращением “Ян” и “мистер Мортон”,

— я привел вас на верхнюю площадку минарета не затем, чтобы похвастаться пейзажами Каира. И не затем,

чтобы продемонстрировать величие ислама. Хотя и то, и другое вы можете воспринять сами. Давайте, если не

возражаете, несколько минут отдадим созерцанию…

Никогда в жизни до этого Ян не стоял на такой высоте и не обозревал такого пространства. Где-то очень

далеко орехово светился горизонт. А вокруг башни, за пределами холмов, простиралась густая чересполосица

улиц, переулков, садов, парков. Отдельные районы города выделялись пятнами — это были пятна зелени

фешенебельных районов или сплошная желтизна плоских крыш, обозначавших кварталы бедняков.

Люди с этой высоты казались булавочными головками. Они были безымянны, безголосы и, похоже,

бессильны. Но все, что находилось внизу — фонтаны, памятники, отели, музеи, мосты через нильские рукава,

все, что было выше и на чем сейчас стояли два малознакомых человека — все было создано этими крошечными

букашками. Никогда раньше Ян не осознавал с такой отчетливостью величие и беззащитность человеческого

духа. Он стоял на вершине древнего минарета, в стране, которая давала повод не только для размышлений о

нераскрытых загадках, но и о тайнах раскрытых.

— Ян, — негромко сказал Фарук, — я привел вас сюда не только потому, что отсюда открывается

панорама моего любимого города. Я могу стоять здесь часами, и мне никогда не надоест.

“Вот видишь, — безмолвно сказал спутнику Ян. — Как только мы оказались в привычной для тебя

обстановке, ты сразу заговорил о таинственном…”

— Я привел вас сюда еще и потому, что на этой высоте и на этом свежем воздухе можно поговорить о

делах текущих.

Фарук посмотрел на Яна своими фараоньими глазами. Но если Фарук на шутки не реагировал или не

хотел реагировать, то Ян тоже не мог себя переделать. Ему в самые ответственные минуты жизни хотелось

шутить.

— Дорогой Фарук, впервые я чувствую себя слишком высоко для того, чтобы отвечать за дела земные…

— Обстановка здесь такова, — словно не услышав реплики Яна, информировал Фарук, — война идет

вдоль морского побережья. Фактически вдоль дороги, связывающей Ливию с Египтом. Войска зажаты с одной

стороны морем, с другой — пустыней. У итальянцев до двухсот тысяч пехотинцев. Итальянцы не очень хотят

воевать. К сожалению, не блещут энтузиазмом и англичане. Боюсь, они не сдержат немецкий Африканский

корпус. А в самом Каире теперь — шпионский Вавилон. Наш король, мой тезка, симпатизирует Гитлеру. Он

боится англичан. Но если они дрогнут… В Египте кишат разведки. Тут, конечно, есть гнезда фашистов. Помимо

немцев, турки, греки, югославы, французы, итальянцы, поляки… И даже японцы.

— Понятно, — сказал Ян. — Здесь им легче действовать, чем в метрополии.

— Бабочки стремятся на запах цветов, государства — на запах нефти, — прокомментировал Фарук. —

Нефть и кровь почти одного цвета.

— Фарук, я бы не хотел вступать здесь в контакты или в конфликты с другими разведками, — сказал Ян.

— У меня иные цели.

— Я знаю, — отозвался Фарук. — Но вы должны представлять обстановку. Здесь легко запутаться,

заблудиться, исчезнуть. Я бы не хотел, чтобы вы исчезли.

— Я тоже, — улыбнулся Ян.

Он вспомнил, сколько раз “исчезал”, и подумал, что дело не в городе, в котором находишься, а в тайнах,

рабом которых становишься. Фарук с его загадочной внешностью, конечно, носитель многих секретов. И

потому сам по себе является источником опасности. Однако Фред настаивал на контакте с Фаруком. В данном

случае Саммербэгу виднее…

Когда они налюбовались картиной Каира с высоты птичьего полета, Фарук повел Яна на Главный базар.

Если раньше у Яна кружилась голова от близости к небу, от видов, открывавшихся внизу, то теперь земля

оглушила голосами, красками, запахами. Базар был местом, где можно было лучше всего видеть, слышать,

ощущать горячее дыхание города. Возникла многозвучная мелодия труда, людских забот, противоречий,

маленьких радостей, погони за призрачным счастьем. В эту мелодию вплетали звон молоточки медников, ее

творили шумные вздохи кузнечных мехов, скрипучие веретена горшечников, выкрики продавцов,

расхваливающих свои товары, разносчиков холодной воды в медных, причудливой формы кувшинах. Эту же

мелодию бесшумно дополняли пестрые ковры и ткани, развешанные в бесчисленных лавочках. Белые и желтые

блики серебра и золота на деревянных подносах ювелиров, буйство всех цветов радуги в горках фруктов и

овощей. Дочтенная тяжесть старинных книг. Таинственные запахи приворотных трав. Наборные уздечки и

холодная острота благородных кинжалов.

Корзинщики, которые плели свои изящные и прочные изделия, портные, которые шили халаты и фески,

здесь трудились, здесь жили и здесь умирали.

Ароматы свежих фруктов и редких духов смешивались со зловонием темных закоулков. А живой блеск

женских глаз встречался так же часто, как и глаза, затуманенные трахомой.

Здесь никто не говорил нормальным голосом. Приценивались, торговались, ссорились и даже

обменивались новостями на повышенных тонах.

— Вы, вероятно, думаете, Ян, что мы находимся на красочном восточном базаре, — счел нужным

нарушить обоюдное молчание Фарук. — Но это верно лишь частично. На самом деле мы присутствуем в

главном центре сплетен, слухов и новостей. Здесь вы без особого труда можете узнать номера английских

частей, прибывших вчера в Тобрук. А также — что два дня назад ел на завтрак премьер-министр Англии

Черчилль… Мне доподлинно известно, что иностранные дипломаты держат на базаре специальных платных

агентов. Посольства боятся отстать от жизни. Сам египетский король не гнушается сведениями с базара… Так

что, надеюсь, ими не станете брезговать и вы.

“Ого, — мысленно рассмеялся Ян. — Чувство юмора у этого человека все же имеется. Только, пожалуй,

запрятано глубоко. Как все его истинные думы”.

— Я не привередлив, — успокоил Фарука Ян. — Но мне больше по душе базар в его первозданном

значении.

— Я знаю, — почти крикнул Фарук, поскольку его голос тонул в шуме рынка. — Но вы совершаете

ошибку! Базары всегда служили источником и передатчиком информации! Это их единственная бесплатная

функция…

Они вышли в район сувениров. На одном из выдвинутых прилавков, подпертом палкою, стояли

бесчисленные головы царицы Нефертити. Они были раскрашены ярко, по местным обычаям. Фарук собирался

пройти мимо. Однако Ян внезапно остановился, взял один из образцов в руки. Лицо Нефертити было для Яна

чуждым. Но шея… эта лебединая, тонкая, удивительная женская шея… ему подумалось, что она была

единственной правдой о женщине, жившей много веков до того, как Ян попал на этот базар. Можно было

приукрасить черты царицы, но выдумать подобную шею не мог бы ни один художник или скульптор того

времени. Так же как предвидеть, что шея древней царицы, ставшей эталоном красоты, окажется похожей на

шею молодой польки Кристины, совсем недавно таинственно и непонятно ушедшей из жизни.

Ян держал в руке очередную дешевую копию головы египетской царицы, покорившей время не великими

делами, в которых, без сомнения, проступал бы цвет крови, а просто женским обаянием, женской красотой,

способной преодолевать столетия наряду с пирамидами.

“А ты, Кристя, лежишь в земле, — думал Ян, — никому не желавшая зла, никем не узнанная до конца.

Ты никогда не станешь знаменитой. И не потому, что не была царицей. Просто не успел найтись твой Тутмос,

умевший мять глину для того, чтобы она затвердела и передала потомкам черты, которые вдохновили мастера.