возьмешь с нищего человека?
Тишину нарушил звонкий голос мальчишки. Он принес на голове широкую корзину свежих горячих
лепешек. Чайханщик попросил сержанта немного подождать. Сорвав с себя последний поясной платок,
он расстелил его, положил несколько лепешек, изюма, кураги, навата. Узелок понес один из полицейских.
Но узелок остался где-то у тюремных стражников. С этого часа Махмуд-бек стал получать половину
черствой черной лепешки в день.
Потянулись дни, медленно складываясь в недели и месяцы.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я завершил работу над диссертацией. Скоро защита. В газетах появится короткое объявление: «На
соискание... кандидата филологических наук».
И это - в мол шестьдесят с лишним лет. Что скрывать, было не очень легко снова возвращаться к
книгам, к поэзии. Сверстники давным-давно стали известными учеными, литераторами.
В чужих странах я читал урывками. Библиотеки были большой редкостью. Полки с книгами в домах -
тоже редкость. И конечно, не хватало времени. В основном я читал уже знакомые произведения древних
восточных поэтов.
У меня на родине росла, крепла новая литература. Она боролась с врагами, призывала людей к
победам. Многие имена писателей мне были известны. Я читал их первые стихи и рассказы еще в
молодости.
Конечно, при большом желании и за рубежом я мог бы достать новые книги узбекских литераторов.
Пусть самые главные, самые интересные. Но встреча с такими книгами дорого бы обошлась.
Я много читал, вернувшись на родину. И все-таки часто ощущаю пробел в знаниях. В спорах о
литературе, которые часто возникают в моем присутствии, мне иной раз приходится слышать
удивленные возгласы:
- Разве вы не читали! Вокруг книги был большой шум еще перед войной...
Я, литератор, был далек в это сложное, трудное время от книг.
«Да, не читал. Но обязательно прочту...» - говорил я себе.
Темой моей диссертации стала древняя поэзия Востока. Я постарался на нее взглянуть со своей
точки зрения, использовать свой жизненный опыт. Старые истины о том, что поэзия облагораживает
человека, делает его чище, помогает ему жить, бороться, я понял еще тогда...
Когда я читал, наизусть стихи, самые суровые люди преображались.
Ах, гордая душа султана не боится,
Забыла страх цепей, зиндана не боится.
А ведь это древние строки о любви. О влюбленном юноше... Ярко и просто... Как и должно быть в
поэзии...
ДОЛГИЙ БОЙ
На допросах Махмуд-бек признался, что был связан с японскими дипломатами. Отрицать
причастность к немецкой разведке он мог успешно. У Мубошира обнаружили компрометирующие
документы, доллары. И сам Саид Мубошир был задержан в доме майора Штерна.
Власти, хорошо осведомленные о вражде Саида Мубошира и муфтия Садретдин-хана, поверили
Махмуд-беку. Тем более в списке новых министров Туркестана Махмуд-бек Садыков не значился.
Однако правительство считало лидера туркестанских эмигрантов опасным преступником, способным
снова возмутить сотни людей. Садыкова содержали в одиночной камере. Она напоминала земляной
мешок. К стенам невозможно прислониться. Скользкие, покрытые плесенью, пропитанные вечной
сыростью, - такие стены могли свести с ума.
Махмуд-бек вначале считал дни: царапал палочкой. Но влажная глина не сохраняла следов.
Царапины пропадали, как пропадали дни и недели.
Над дверцей было узкое окошко. Однако свет сюда не проникал. Невозможно установить, день на
улице или ночь.
Стражники были жестоки, злы. В этой тюрьме содержались особенно опасные преступники.
Стражник приносил кувшин воды, черствый, колючий кусок лепешки, рассказывал тюремные новости.
Его до слез рассмешил поступок какого-то арестанта, объявившего голодовку. Подобный поступок был
непонятен. Арестанта сочли сумасшедшим и вообще перестали приносить ему скудную пищу.
- Если человек не хочет, - смеялся стражник, - зачем к нему ходить?
102
Махмуд-бек не мог определить, много ли времени провел он в тюрьме, прежде чем раздулись ноги и
перестали держать его. Не мог определить, когда зашатались зубы и первый легко выполз из распухших
десен.
Тюремный врач добился перевода Махмуд-бека Садыкова в камеру общего режима.
В широкой, просторной камере ни на секунду не замирал звон цепей. Даже ночью звенел металл: кто-
то раздраженно чесал шею или переворачивался на другой бок.
Здесь были каменные сухие стены. Вероятно, в жару нечем дышать. Но сейчас Махмуд-бек
отогревался. Здоровый, широкоплечий бандит с сожалением оглядел щуплую, худую фигуру человека,
который еле держался на ногах.
- Иди сюда.
Вероятно, вид у Махмуд-бека был на редкость страшный, болезненный, а это даже на людей суровых,
безжалостных произвело впечатление.
Махмуд-бек поблагодарил бандита и, придерживаясь за стену, осторожно лег: он будто устраивал
свои цепи, а не себя. Цепи казались особенно массивными на худом человеке.
В камере было одно окно с решеткой, отполированной за долгие годы тысячами ладоней. К окну за
небольшую плату стражники подпускали родных. Краткие свидания, крики, плач начинались в
праздничные дни с утра. Начальники уходили в мечеть, а всякая мелкая сошка старалась побыстрее
«пропустить» у окна длинную очередь родных. Свидания заканчивались своеобразно: стражники
оттаскивали людей от решетки.
Среди стражников особенно дурной славой пользовался остроносый, с гнилыми зубами человек лет
сорока. Он то и дело приносил, по его мнению, радостные вести, сообщая, кого должны казнить. В свою
игру он втянул еще нескольких приятелей. Они тоже потешались над заключенными.
Широкоплечий бандит не придавал значения подобным шуткам. Однако и ему остроносый приготовил
новость. Она вползла шепотом и свалила бесстрашного человека, лишила покоя. Бандит катался по
полу, пытался рвать цепи, колотил ими по лицу. Бровь была рассечена, струилась кровь.
Стражник заглядывал в окно, и глаза у него сверкали радостно.
Ночью бандит сплел из рубашки жгут и повесился на решетке.
Огромное тело висело несколько часов. В камере не звякнула ни одна цепь.
Когда труп вынесли, тюремный доктор подсел к Махмуд-беку.
- Страшная жестокость, - глухо сказал доктор. - Стражник сообщил ему об измене жены, а та только
сейчас приехала навестить. - Помолчав, он добавил: - И оправданная жестокость. Этот бандит вырезал у
стражника всю семью. Вот какие еще есть люди!
Каждый приход доктора был для Махмуд-бека светлым, неповторимым днем. Доктор сообщал о
событиях на фронте. Махмуд-бек попросил его ничего не скрывать. Ему необходимо знать все.
- Плохо приходится Гитлеру, - как-то сказал доктор. - Советские войска начали наступление. - Он
внимательно рассматривал пожелтевшее лицо, беспомощные, вялые пальцы. - Только вы не
вздумайте... - Доктор показал на решетку.
- Что вы! - ответил Махмуд-бек. - Ни в коем случае.
Доктору показалось, что больной, обессилевший человек улыбнулся.
Здесь были разные люди. Шумные и щедрые, измученные и тихие, молчаливые и жадные.
Какой-то человечек собирал, тщательно копил сухари под рваным халатом, служившим ему постелью.
Он ночами пересчитывал кусочки и, наслаждаясь, разрешал себе погрызть сухарик.
Махмуд-бек невольно вспомнил детство. Однажды ночью он проснулся от подобного хруста. Его
удивило, что Рустам, добыв где-то лепешку, не поделился с ним. Утром, приподняв курпачу, на которой
спал Рустам, он увидел два кусочка лепешки. Рустам смутился, но так и не объяснил, в чем дело.
Этот случай почему-то никогда не вспоминался прежде. Как, вероятно, многие другие незначительные
события детства.
День в камере начинался очень рано. Заключенные вышивали кошельки. Безобидное, но прибыльное
