В парке Самбуру я стал свидетелем еще одной трапезы. Ближе к полудню мы возвращались с холмов Ломовара, чтобы поспеть в отель к ленчу. Вскоре мы заметили в небе большую стаю грифов, явно обнаруживших добычу; птицы быстро снижались, а потом пикировали в одну точку метрах в семидесяти от нас. В бинокль было отчетливо видно, что они напали на крупного самца газели Гранта, убитого львами или другими хищниками, но почему-то оставленного почти не тронутым. Какое это было пиршество! Несколько десятков крупных птиц (размах крыльев у грифов достигает трех метров!) сбились в один огромный, живой, шевелящийся темный ком. Минут через тридцать-сорок птицы одна за другой стали рассаживаться на сухих деревьях. Что осталось от газели Гранта? Я был почти уверен, что один скелет.
Незадолго до поездки в Самбуру я был на охоте с Генрихом — заядлым охотником. Мы приметили стадо антилоп-гну. Остановились. Дорога не позволяла двигаться дальше — сплошные камни и ямы. Охотник с карабином пошел в сторону стада, а мы с шофером — африканцем Джеймсом остались у машины. Примерно через час раздался выстрел, а спустя пять минут после него еще два — условный сигнал: дичь убита. Мы с Джеймсом пошли по направлению выстрелов и километрах в двух от машины нашли Генриха, уже свежевавшего убитую с первого выстрела антилопу. Джеймс тоже включился в работу, умело орудуя пангой. Разделав тушу, мы двинулись в обратный путь: охотник нес шкуру, завернутую в целлофан, я — пластиковое ведро с вырезкой и потрохами, а Джеймс взвалил на каждое плечо по окороку. Солнце стояло в зените и пекло нещадно. Даже моя самая легкая ноша свинцовой тяжестью оттягивала плечо. Ноша Джеймса была явно ему не по силам, он весь обливался потом и часто останавливался отдохнуть. Примерно на полпути к машине мы предложили ему оставить одну ногу у приметного куста, с тем чтобы вскоре вернуться за ней. Так и поступили. У машины мы уговорили Джеймса выпить чашку кофе с бутербродом — все мы порядком проголодались. Шофер быстро управился с сандвичем и кофе и пошел в буш. Он вернулся буквально через 20—25 минут. Увидев его ношу, я ахнул: Джеймс принес не окорок, а начисто объеденную кость, на которой не осталось и клочка мяса. Кто же сумел за какие-то двадцать минут так усердно потрудиться? Расстроенный Джеймс напропалую ругал стервятников, а заодно и себя за то, что оставил ногу.
Путешествуя по кенийским саваннам, я довольно часто находил кости диких животных, черепа слонов, панцири черепах, рога разных антилоп и газелей; винтообразные рога больших и малых куду, лирообразные рога импал, «шпаги» ориксов, броню буйволов. Как правило, они были совершенно чистые, как будто пролежали в саванне годы и годы, и все это время их мыли дожди, обдували ветры, высушивало тропическое солнце. Готовые оригинальные сувениры, просто бери и без всякой дополнительной обработки вешай на стену для украшения интерьера! Из таких находок за семь лет жизни в Кении я мог бы составить великолепную коллекцию. Не тут-то было! Иностранцам в Кении хорошо известен закон: кости диких животных, в особенности такие ценные, как рога, являются собственностью государства. Соблазнишься, подберешь находку, но встретишь егеря или полицейского инспектора — будут неприятности. В лагере Джорджа Адамсона в Кора я видел прислоненные к ограде кости и рога животных, огромный череп слона. Я спросил Джорджа, как долго пролежал в пустыне этот череп?
— Неделю-другую.
Надо же! А все очень просто: после шакалов, гиен, хищных птиц «очистку» довершают муравьи, свирепые создания с прямо-таки стальными челюстями. Не приведи господь, если такой муравей попадет на голое тело (со мной такое случалось!). Избавиться от него можно, лишь разорвав насекомое на части.
Судя по описаниям сочинителей приключенческих повестей и романов, носорог весьма свирепое животное, отличающееся прямо-таки слепой яростью. Конечно, я не изучал повадок носорога, но мои встречи с ними никак не подтверждают подобных описаний. Первого носорога я увидел в Амбосели. Серый гигант лежал, на три четверти погрузившись в липкую грязь пересыхавшего болота, и, вероятно, испытывал такое блаженство, что не обращал никакого внимания на нашу машину и на озорные шутки моих спутников, пытавшихся вывести животное из нирваны тем, что бросали в его сторону апельсины и бананы. Я подумал тогда, что заставить носорога тронуться с места можно, пожалуй, только взяв его «на буксир», накинув трос на выступавший из грязи рог. Да и то вряд ли: как-никак две тонны!
Много раз нам приходилось видеть мирно пасущихся носорогов. Однако все попытки приблизиться на расстояние «крупного кадра» без телеобъектива, а иногда и преследовать их на приличной скорости приводили лишь к тому, что животные фыркали, поднимали свечкой до смешного маленькие для таких исполинов хвостики и опрометью бросались в кусты. В Абердэрах я наблюдал любопытную картину. На горной звериной тропе встретились носорог и буйвол. Разойтись им было невозможно: с одной стороны — отвесная скала, с другой — обрыв. Буйвол низко опустил голову, а носорог выставил рог. Потоптавшись друг перед другом несколько минут и, вероятно, проверив крепость нервов, животные отступили на несколько шагов, а потом, повернувшись, медленно разошлись.
Но самый большой сюрприз ждал меня в Меру, недалеко от Скалы Леопарда. Возвращаясь в кемпинг, я неожиданно увидел двух носорогов, пасущихся под наблюдением аскари — служащего парка, пожилого африканца. Положив руку на круп носорога, аскари рассказал, что в Меру с Юга Африки завезено несколько белых носорогов, которые некоторое время акклиматизировались в загоне и так привыкли к людям, что и на свободе позволяют трогать себя и даже садиться верхом. Услышав эту новость, мой молодой спутник не долго думая уговорил аскари разрешить ему сесть на носорога. Африканец погладил животное за ушами, прикоснулся к глазам, а потом подсадил смельчака на широченный круп. Я приготовился снимать, но «всадник» попросил обождать, пока он не примет подходящую позу. Он долго ерзал на спине носорога, но его длинных ног явно недоставало, чтобы обхватить круп великана. За исключением этой детали, снимок получился весьма эффектным: среди высокой травы на фоне зонтиковых акаций, пальм дум и голубого неба мирно пасется носорог с плотным, словно вылитым из бронзы туловищем с наездником на спине. Нашего благодетеля аскари, вооруженного старым карабином, на снимке не видно, я предусмотрительно попросил его пригнуться, и он полностью скрылся за носорогом. Я тоже взобрался на смирного гиганта, но, представив на миг его метровый рог между собственных ребер, испытал такое «острое ощущение», что, опираясь на плечо аскари, быстро спрыгнул на землю и предпочел любоваться прекрасным обитателем саванн на почтительном расстоянии.
Нет, страус не прячет голову при виде опасности, он храбро вступает в бой, защищая свое потомство от сильного и хищного зверя, будь то шакал или гиена. И вовсе не трусостью объясняется его исчезновение во многих районах, где он раньше обитал. Профессор Б. Гржимек отмечает: пока страусовые перья красовались только на шляпах средневековых рыцарей, диких страусов еще было довольно много. Но когда в прошлом столетии эти перья вдруг вошли в моду у дам, для страусов настали тяжелые времена. В короткий срок страусы были полностью истреблены в Северной Африке, на Ближнем Востоке. Они, вероятно, совсем исчезли бы с лица земли, если бы… если бы предприимчивые люди не догадались создать страусовые фермы. Эти «птичники» обеспечили рынок перьями и шкурками, из которых изготовляют модные дамские сумки и бумажники. Пыл браконьеров, лишившихся баснословных барышей, поубавился, и в Кении, например, дикий страус и ныне не является исключительной редкостью. Терпеливый путешественник может увидеть, как страусы щиплют траву, брачные игры птиц с сумасшедшими танцами, излюбленные страусами «купания» в песчаных «банях». Молодые страусята, едва начав твердо держаться на ногах, подражая родителям, затевают бешеные танцы. Если же очень повезет, можно в качестве бесплатного сувенира подобрать беспризорное страусовое яйцо весом в два килограмма!
