Деспьер придвинул ей кресло, стоящее у соседнего столика; официант принес кресло для блондинки. Они непринужденно сели, и Джеку ничего не оставалось, как опуститься на свое место.
– Тебе есть о чем побеседовать с Фелис, Джек, – заметил Деспьер. – Вы занимаетесь одним делом.
– Которая из них Фелис? – грубовато спросил Джек.
– Я, – сказала блондинка. – Вы разочарованы, да?
Мисс Хенкен выдавила из себя улыбку.
– Она тоже дублирует фильмы, – пояснил Деспьер. – На английском.
– А…
«Знает ли Деспьер, что моя миссия в Риме – тайная, – мелькнуло в голове Джека. – Конечно, знает, – решил он, – просто сегодня Жан-Батист не в духе, он настроен против Делани и хочет насолить режиссеру».
– Я делаю это первый и последний раз в жизни, – заявил Джек, подумав, что Деспьер, наверное, не без какого-то тайного умысла ввел девушек в заблуждение относительно его основной профессии. – Вообще-то я зарабатываю на жизнь подделкой чеков.
– Не будь с девушками таким сердитым, Dottore. Они тебя обожают. Верно, девушки?
– Мистер Роял, – сказала итальянка по-английски, – на этой неделе я смотрела ваш фильм три раза. Я плакала как ребенок.
По-английски она говорила медленнее, чем по-итальянски, более резко, менее мелодично, ее голос уже не напоминал пение флейты; судя по акценту, она много общалась с американцами.
– Моя фамилия – не Роял, – сказал Джек, подумывая о бегстве, – а Эндрюс.
– Он ведет двойную жизнь, – заявил Деспьер. – В свободное от работы время подыскивает места для размещения пусковых установок.
Девушки вежливо, смущенно заулыбались.
– Я искала другие фильмы с вашим участием, – произнесла итальянка, склонив голову набок, отчего ее волосы упали на плечо, – но оказалось, что никто не знает, где они идут.
– Они нигде не идут. Я не снимаюсь более десяти лет.
– Очень жаль, – с искренностью в голосе заметила синьорина Ренци. – Подлинно талантливых актеров очень мало, они должны работать.
– Я перерос эти забавы, – пояснил Джек. – Жан-Батист, позвони мне позже, и мы…
– Позже я буду занят, – произнес Деспьер. – Джек рассказывал мне о мистере Делани.
Он повернулся лицом к девушкам.
– О событиях столетней давности. Продолжай, Джек. Я уверен, девушки охотно послушают.
– В молодости, – заметила итальянка, – когда Делани делал эту картину, он был очень интересен.
– А сейчас? – спросил Джек.
– Я видела другие его ленты. – Девушка пожала плечами, как бы извиняясь. – Они скучноваты. В них много голливудского. Я не права?
– Не знаю, – сказал Джек.
«Похоже, в Риме мне придется постоянно заступаться за Делани», – подумал он.
– Теперь я редко хожу в кино, – добавил он, глядя на девушку с интересом.
Она была умнее, чем показалось Джеку вначале.
– Это произошло в Филадельфии в 1937 году, – напомнил ему Деспьер. – Ты играл в спектакле…
Джеку не нравилось присущее Деспьеру стремление делать из работы событие светской жизни; находясь в женском обществе, Деспьер, похоже, постоянно проявлял подобную склонность.
– Девушкам будет скучно.
– Я очень хочу услышать о Филадельфии тридцать седьмого года, – заявила светловолосая американка. – Мне исполнилось тогда десять лет. Это был лучший год моей жизни.
В ее сдержанной, печальной улыбке сквозило неприятное самоуничижение.
– А сколько лет было тогда тебе, cara mia[14]? – спросил Деспьер итальянку. – И где ты находилась в тридцать седьмом году?
– Два года, – с неожиданной застенчивостью ответила девушка. – Я жила в испанском городе Сан-Себастьяне. Если мистер Роял, извините меня, мистер Эндрюс, не хочет рассказывать нам, настаивать невежливо.
– Не забывай, Вероника, я – газетчик, – сказал Деспьер. – В нашем деле…
Тут он попал в точку, подумал Джек. Вероника. Вот, оказывается, какое у нее имя. Вероника. Классический элемент корриды, выполняемый с плащом. Сан-Себастьян, Испания. В его голове мелькнуло воспоминание о виденном им сне, и эта ассоциация встревожила Джека.
– У меня есть идея, mes enfants[15]. – Деспьер лениво поднялся с кресла. – Мы перекусим, а заодно поведаем друг другу тайны нашего прошлого.
Они неуверенно встали.
– Если мистер Эндрюс не возражает… – Вероника серьезно, с прежней неожиданной застенчивостью посмотрела на Джека.
– Конечно, нет, – сдался Джек. «Все равно мне надо где-то поесть», – подумал он.
– Следуйте за мной, – сказал Деспьер, взяв Веронику под руку и направившись в сторону улицы. – Я отведу вас в такое место, где с двенадцатого века не было туристов.
Джек задержался, чтобы заплатить официанту сто лир. Потом вместе с мисс Хенкен пошел за Деспьером и Вероникой. «Этот хитрец собирается угостить свою девушку ленчем за мой счет», – подумал Джек.
На лице мисс Хенкен появилась радость с оттенком сомнения – она была из тех девушек, которых приглашают на ленч только случайно.
Джек не спускал глаз с пары, шагавшей впереди. Деспьер с видом собственника держал Веронику за плечо; их смех, долетавший до Джека, звучал вполне интимно. Раскачивающиеся полы пальто частично закрывали великолепные ноги девушки – длинные, загорелые, в туфлях на высоком каблуке. Настроение Джека испортилось окончательно. «Ручаюсь, после ленча они найдут предлог покинуть нас, чтобы заняться любовью», – возмущенно подумал он.
– Господи, – тихо сказала мисс Хенкен, глядя на идущую впереди девушку, – почему я не родилась итальянкой?
Джек посмотрел на нее с жалостью и отвращением.
– К тридцати годам она расплывется, – заметил он, помогая мисс Хенкен утешать себя.
Мисс Хенкен сухо рассмеялась и похлопала себя по плоской груди:
– Что ж, мне уже тридцать. Вы меня успокоили.
«Я приехал в Рим не для того, чтобы утешать обделенных, – подумал Джек. – Заставлю Деспьера заплатить за себя и свою девушку. Это будет моим единственным достижением за день».
Деспьер ошибся, сказав, что в том ресторане, куда он привел их, не было туристов с двенадцатого века. Напротив Джека в углу небольшого зала сидела тихая американская пара, казавшаяся четой молодоженов. Они серьезно изучали меню; девушка, подняв голову, обратилась к стоявшему перед ней официанту:
– Я хочу что-нибудь типично итальянское. Омлет – это итальянское блюдо?
Джек готов был поцеловать ее в чистый, прекрасный американский лоб.
Интерьер этого типичного римского ресторана не радовал глаз: стены были расписаны кричаще яркими видами Неаполитанского залива; люстры в виде безвкусных модернистских конструкций висели под потолком столь высоким, что благодаря какому-то акустическому эффекту посетителям приходилось кричать, чтобы их услышали соседи по столику. Деспьер заказал для всех местное фирменное блюдо – spaghetti alle vongole[16], официант поставил на стол открытый графин с широким горлом, наполненный вином.
– По мнению Джека, в характере Мориса Делани есть тайные красоты; сейчас он поведает нам о них, и я смогу нарисовать объективный портрет великого человека.
Джек попытался вспомнить, как однажды вечером, более двадцати лет назад, он познакомился с Делани. Случилось это в гримерной; кроме режиссера, в убогой полутемной комнате находились Лоренс Майерс и девушка, впоследствии ставшая женой сценариста. Только что закончился спектакль, в течение недели апробировавшийся в Филадельфии. Майерс и его невеста сидели рядом на старом диване, Джек очищал перед зеркалом лицо кольдкремом.
– Это была первая пьеса Майерса, – сказал он. – Драматург радовался положительным откликам прессы и успеху, который вещь имела у публики, все говорили, что Хэрри Дэвис – он играл главную роль – станет звездой. Дэвис уже умер. Майерс – тоже.
Джек замолчал, пытаясь понять, зачем сказал об этом, ради чего воздвиг над заброшенными могилами забытых американцев надгробия из слов, объявив своим слушателям об их смерти. В этот миг Джек как бы воочию увидел живого Майерса – бледного, нервного молодого человека в изношенном костюме, сидящего возле смущенной девушки, которая напоминала гувернантку, отпущенную на выходной; она любила Майерса так неистово, что превратила их жизнь в цепочку ужасных сцен ревности, оборвавшуюся в тот день, когда Лоренс покинул кислородную палатку, чтобы умереть.
