- Нет… страшно…

- Не продолжать?

- Продолжать! Назад пути нет… я хочу, чтоб первым был ты…

Я продолжаю, самому страшно, но, когда боятся двое страх не такой страшный. Все! Все страшное позади! Наташа взрослеет и вместе с ней и я. Мы набираем темп и через несколько минут, показавшихся мне потом секундами, приходим к финишу. Вот и пригодилось полотенце. В нужный момент, как и говорила Ольга, мой девушка воспользовалась им.

- Спасибо… - Наташа целует меня в губы.

- Тебе… я люблю тебя… - не нахожу я других слов, возможно более уместных и нужных.

Мы откидываемся на подлокотник дивана и не спешим одеваться. Разгоряченные мы лежим и гладим друг друга. Дыхание у обоих учащенное, а сердца громко стучат, так, что слышно их обоих.

- Что скажет Елена Кузьминична? – шепчу я.

- Ничего… Зачем ей все знать… Ты ведь не скажешь?

- Я? Нет. А ты?

- И мне это не надо… Хотя у нас такой городок, что все обо всем знают, хоть и не держат свечку…

- Ну, нам –то свечку держала только Ольга…

- Она не из тех, кто об этом хоть намекнет! Я ее знаю с детства…

- Да, если честно, я не очень-то и переживаю, того что об этом узнает твоя мама. Я тебя люблю и готов на все…

- Вот и славно, но говорить все-таки ей об этом не будем…ладно?

- Конечно…

Мы лежим, пока не становится прохладно. Второй раз ни я, ни Наташа начинать сейчас не хотим. Я невзначай бросаю взгляд на полотенце, оно в одном месте испачкано красным. Наташе становиться холодно, и она прижимается ко мне.

- Пойдем на кухню? – предлагаю я.

- Пойдем, одевайся! – она протягивает руку через меня и берет свою одежду, брошенную на полу.

Я не спешу и смотрю, как она начинает одеваться. У нее это выходит так красиво, что я начинаю задумываться о втором туре. Но она, видя мое желание, мягко отказывается.

- Милый, не сегодня. У меня все-таки там болит…

- Конечно! Я и не думал, - немного кривлю душой я.

- Ага… - улыбается она.

- Нет! Просто ты так грациозно натягиваешь джинсы, застегиваешь лифчик, что я невольно засмотрелся! – я не оправдываюсь, а говорю то, что происходит со мной на самом деле.

- Одевайся! – Наташа подбирает мои шмотки и кладет их мне на низ живота.

- Слушаюсь!

Мы выходим из комнаты и проходим на кухню. Там за чашкой индийского растворимого кофе сидит Ольга. Она пьет и читает какую-то толстую книгу.

- Оль, куда полотенце? –спрашивает ее подружка.

- Брось в ванную, я застираю… - Оля отрывается от книги.

- Еще чего! – Наташа уходит в ванную комнату, и я слышу, как она, включив воду, стирает.

Мы одни с Ольгой. Она отложила свой фолиант и пошла ставить чайник на плиту.

- Кофе будешь? – спрашивает она спиной, не поворачиваясь ко мне.

- Буду…

- Ну?

- Что, ну?

- Получилось?

- Да.

- И как оно быть первым?

- Хлопотно…

- Дурак! Это же здорово! Само осознание факта чего только стоит!

- Ну, может быть, может быть… - я не хочу вести с Ольгой беседы на столь интимную тему.

- А Серега не поймет меня? – перевожу тему я на саму Ольгу.

- Нет! Он не такой везучий, как ты!

- И давно?

- Да, - она без какого-либо сожаления пожимает плечами.

Вода в чайнике вскоре закипает, а в ванне она затихает. В кухню входит Наташа. Мы с Олей пьем кофе и курим, словно не о чем таком и речи не шло. Это удивительно с этой «белокурой бестией», как ее за глаза завет Бобер, у меня всегда находится общий язык. Она понимает меня с полуслова, а я ее. И мы это прекрасно осознаем. Мы словно два друга в разных вражеских станах, делимся своими ощущениями, какой-нибудь информацией, советуем друг другу поступать в одинаковый момент именно так и не иначе, потому что мы хотим помочь и честно посоветовать своему собрату.

- Когда вы уезжаете? - спрашивает меня Ольга.

- Толком не скажу. Полеты видимо еще на неделю отложат. А Строгин говорит, что нас хотят пораньше поэтому выгнать. Думаю, на следующей недели поедем.

- Наташ, а ты послезавтра?

- Да…

- А потом, когда еще домой?

- Осенью, в сентябре…

- Чёрт! Значит, мне куковать здесь одной этот месяц! Мои собираются в Белую Церковь, а я не хочу туда. Я на море хочу! Вот из принципа и останусь тут… Ну, буду к тебе приезжать, погуляем по Калинину! – она хитро смотрит на меня, и я понимаю, что Ольга пытается разжечь во мне ревность. Но сейчас я не поддаюсь на ее провокации. Хотя в душе понимаю, что буду ужасно ревновать, когда окажусь в училище, а Наташа останется в Калинине. Я уже думаю, как мне вырваться к ней хотя бы на пару дней, я думаю об этом еще не попрощавшись.

- Вы заедите на обратном пути ко мне? – спрашивает Наташа.

- Обязательно! Даже если мои друзья не захотят остаться я задержусь до упора. Женька меня прикроет!

- Приезжай!

- Ты мне оставишь адресок?

- Я его уже написала, он у тебя в кармане рубашки.

Я опускаю пальца в карман и нащупываю свернутый листок из блокнота. Когда она уже успела это сделать? – думаю я и мне очень приятно на душе и спокойно.

* * *

- Располагайтесь, ребята! – молодой лейтенант, открывший нам дверь, показывает где свободные места. – Комната большая, поэтому сюда запихнули шесть кроватей. До вас я жил здесь совершенно один. Скука. Вы надолго?

- Спасибо, а у окна свободно? – спрашивает Строгин.

- Да, я сплю здесь, вот моя койка. А вы занимайте любые свободные.

- Спасибо… - мы занимаем понравившиеся из пяти свободных кроватей. Женька располагается у окна справа, Бобер слева, а мы с Выскребовым у правой стены, к сожалению, очень близко от входной двери. У дальней стены стоит койка лейтенанта.

Прямо перед самым окончанием стажировки начальник штаба все-таки выполнил свое обещание и поселил нас в общежитии. Со слов лейтенанта-аборигена, одиноко обитавшего в комнате, до нас в его комнате проживала группа командировочных техников, они отлаживали какое-то оборудование и затянули с окончанием работ. Именно поэтому подполковник поселил нас вместо обещанной общаги в спортзале. Но в конце концов он свое обещание выполнил. Молодой лейтенант был «пиджаком», так называли кадровые офицеры молодых лейтенантов и старлеев, пришедших в войска не из училищ, а окончивших гражданские ВУЗы, имеющие военные кафедры и решивших продолжить работу в боевых частях. Вася, так звали нашего соседа, закончил МАИ и в прошлом году приехал в полк на должность техника самолета. Наверное, поэтому он общался как-то уж очень по-граждански. Его манеры, стиль речи, отсутствие матерных слов в разговоре, - все говорило о его именно гражданском образовании. Я уверен, что человек, прошедший четыре-пять лет в военном училище, так ощущать и проявлять себя не мог. В нашей речи всегда присутствовал матерок, пусть легкий, но тем не менее матерные слова проскальзывали. Наша речь не была столь грамотной и правильной. Мы проще относились к издевкам над собой, потому что были грубее и менее обтесанными, шероховатыми и отсюда задиристыми. Он же на нашем фоне выглядел этаким тонким интеллигентом. Хотя он нам всем сразу пришелся по душе за свой мягкий нрав и открытость и искреннее отношение к нам, как к равным. Причем это его отношение к нам не было связано никак с нашей будущей профессией. Техники почти единственные люди в полку, которым штурманы были пофигу. Мы их не касались и никак не могли влиять на них. В то время, как все остальные косвенно от нас зависели.

- Надолго ко мне? – повторил свой вопрос Вася.

- Ну, максимум на десять дней, минимум дня на два. Если полеты на неделе не возобновят, то скорее на пару дней, - ответил Строгин.

- Жаль… скучно одному…

- А что, не с кем провести свободное время?

- Не с кем. Я видите ли не пью. А все наши техники не упускают случая воспользоваться дармовой «султыгой». Вот и живу почти год белой вороной.

- Да… в авиационном полку и не пить… это, знаете ли, ммм…не правильно… - улыбнулся Выскребов. – Я вот тоже почти не пьющий, так меня силком поят мои друзья.