В большом зале первого этажа за маленькими оконцами работали девушки, молодые женщины, всё больше белокурые, — видно, немки. К вошедшим подошёл молодой мужчина со свисавшими на уши космами нечистых чёрных волос. Немцы таких причесок не носили.

— Позвольте спросить...

— Нам нужен господин Вольфсон.

— Но я бы хотел знать...

— Я баронесса Функ. Проведите нас в его кабинет.

— Сюда, — показал дежурный на лестницу.

В длинном коридоре второго этажа то здесь, то там появлялись парни, одетые в чёрные костюмы, с крутыми плечами и затылками и бросали на пришедших недобрые, настороженные взгляды.

— Охрана! — шепнул Кейде генерал.

И потом, когда дежурный пошёл докладывать банкиру о посетителях, проговорил:

— Их много. Чёрный батальон!

— Разве Гитлер не прогнал отсюда евреев? — спросила Кейда, вспоминая рассказы комиссаров и командиров о бедствиях евреев в Германии.

— Прогнал, но только не тех, которые в банках, — тем более здесь, на границе со Швейцарией — денежным мешком Европы!

Вольфсон встретил их неприветливо: не поднялся навстречу, не протянул руки. Напротив, видя, как они приближаются, он глубже уходил в бумаги, словно его сжимала незримая пружина.

— Садитесь, окажите любезность, — проскрипел он тихо и настороженно, и в голосе его явственно слышались старческие еврейские интонации. Огромные роговые очки закрывали половину лица, и только нос острым клювом выдавался над провалившимся ртом.

— Если можно спросить, то хотел я знать, что вам будет угодно от меня, господа любезные?

Говорил он по-немецки, но Кейда была уверена, что и по-русски он знает: и строй его речи, и интонации напоминали слышанные ею когда-то анекдоты о евреях.

Генерал пучил на него удивлённые глаза и решительно не понимал, зачем они пришли к банкиру и что будут говорить. Его юная спутница таких затруднений не испытывала.

— Господин банкир, имею к вам деловое предложение.

— Деловое?

— Да, деловое. Предлагаю создать фонд помощи фронтовикам.

Банкир уронил над столом голову.

— Фонд помощи? Но что это такое?

Банкир приподнял голову, сверкнул стеклами. Кейда же, забросив крючок, ждала, когда он клюнет. Спокойно оглядывала кабинет. В углу на железных ногах стоял небольшой, ничем не украшенный сейф, — обыкновенный стальной ящик. Картин на стенах не было, и не было на полу ковра, и только тяжёлые жёлтые шторы висели по краям окон. Кейда вспомнила: oн молодым приехал сюда из Цюриха. И живёт в такой обстановке? Торчит тут целые дни. Зачем она, такая жизнь?

Вольфсон кашлянул, заскрипел:

— Не пойму вас, любезная баронесса, — что фонд и как фонд? И где тут расчёт?

— Расчёт простой: помогать фронтовикам. Вы слышали радио? Фюрер на фронте, он сражается, на передовой! Слышали?

— Я болен, милая фрейлейн: спина болит, ноги распухли. Я стар.

— Фюрер тоже не молод, а бьётся, как лев, за всех нас, за Германию!

— Да, да... Фюрер — да, он есть наш отец. Но что же я должен делать?

— Я, генерал и вы создадим фонд и поможем Германии.

— Госпожа баронесса, я помогаю. Всегда, каждый день — помогаю.

Он обвёл рукой стол с папками.

— Вот закладные, векселя, расписки. Все берут в долг, и я даю. Нечем платить за аренду, — жду, терплю, не вносят плату за землю, — тоже жду. И терплю. А это разве не фонд, не помощь? Я так понимаю, госпожа: всю жизнь я помогаю людям! Вот генерал...

Банкир клюнул носом — в знак приветствия.

— И дом, и угодья, и даже два виноградника перешли сюда, в бумаги, а я тревожу вас? Тревожу?.. Это и есть мой фонд.

— Господин Вольфсон! Вы терпеливы, мы знаем, но фронтовики бедствуют. И сейчас, когда Германия истекает кровью, мы должны жертвовать многим. Я создаю батальон фронтовиков и батальон «Гитлер-югенд», — будем защищать Германию. Вы тоже вставайте в строй!..

Последние слова вспугнули банкира, он завозился, как воробей в куче дорожной пыли. Подгрёб к себе стопку бумаг.

— Фонд, фронтовики?.. Как вы себе понимаете?

—  А так и понимаем: мы богаты: я, генерал, вы...

Банкир выпучил на генерала вдруг засветившиеся по-волчьи глаза. «Богатый?!» — кричал его взгляд.

— Вместе мы дадим сто миллионов рейхсмарок, — продолжала Кейда.

— Сто миллионов? Такие деньги! У вас они есть?

—  Есть, есть! Моя доля — тридцать четыре миллиона, ваша — тридцать три, и столько же вложит генерал.

— Генерал?..

Фон Линц растерялся, но за него ответила Кейда.

— Генералу я даю в долг. Вот нас и трое... Итак, мы создаём фонд.

Она поднялась и над столом банкира выбросила руку:

— Хайль Гитлер!

Повернулась спиной к банкиру и пошла к двери. И уже отсюда сказала:

— Я пришлю юриста. Вот с ним оформите документы.

Колесо истории наматывало дни и часы 1945 года. Даже солнце, казалось, спустилось с небес и дышало с востока протуберанцами гнева. Полки русской армии слились в сплошной океанский вал, и слова предвоенной песни «Гремя огнём, сверкая блеском стали...» звучали пророческой явью. Поднятый в начале войны меч Александра Невского и Дмитрия Донского неотвратимо опускался на голову агрессора.

Гитлер, которого весь мир теперь признавал сумасшедшим, выступил с последним радиообращением:

«Я надеюсь, что каждый немец сделает всё от него зависящее для исполнения своего долга. Вы приняли достойно все муки, которые на вас обрушились. Я призываю всех здоровых немцев отдать свои тела и жизни Германии. Я призываю каждого фермера напрячь каждый нерв, но дать хлеб солдатам и рабочим. Я призываю всех женщин и девушек поддержать святую борьбу с той же предельной самоотверженностью, которую они столь долго демонстрировали. Я обращаюсь особо к германской молодежи. Пока мы стараемся сохранить нашу здоровую общность, мы имеем шанс с чистым сердцем предстать пред всемогущим Богом и надеяться на его благословение. Больше этого никакая нация сделать не может».

Крошечные городки в долине Швабского Альба притихли, замерли. Голод и холод душили немцев.

Кейда почти не сидела дома и на телефонные звонки нуждавшегося в ней Ацера не отвечала. И на призывы Роберта явиться в замок Мальтийского командора тоже не отзывалась. Павел Николаевич снабжал её информацией; готовят операцию с переводом денег и сокровищ Вольфсона, Когда и куда — неизвестно.

Ацер налаживал эвакуацию русских учёных. Но тоже — неизвестно, куда.

Генерал фон Линц, казалось, никогда не испытывал такого вдохновения, как теперь. Он знал: от любой напасти его прикроют московские друзья. Благодаря заботам Кейды его семья жила теперь в тепле и довольстве.

Фонд помощи фронтовикам был создан, из него получили средства многие инвалиды войны, Кейда в сопровождении генерала объехала на машине, катере, облетела на самолёте едва ли ни всех калек, вернувшихся с фронта, всем помогла, в каждого вдохнула бодрость.

Генерал не отступал от неё ни на шаг. Ещё тогда, выйдя из банка Вольфсона, он сказал:

— Этот упырь, попытается убрать вас с дороги, но мы с Анчаром его замыслы поломаем.

Он не мог сказать Кейде, что есть у него и другая причина оставаться при ней неотлучно, — влюбился генерал в неё без памяти, влюбился так, что теперь и жизни для себя иной не знал, как только оставаться с ней рядом, видеть её каждочасно, каждоминутно, — видеть, слышать и служить ей, пожалуй, с ещё большим рвением, чем служил хозяйке Анчар.

Несмотря на внешнюю свою грубоватость и бесцеремонность, и привычку властвовать, генерал робел в присутствии Кейды, и не то, чтобы открыть ей свои чувства, он даже и боялся их чем-нибудь выдать. В случае же отпора он бы оказался в непереносимом для его чрезмерного самолюбия положении, сердце его улавливало мраморный холодок Кейды, равнодушие к его сердечному пожару. Порой, кажется, она вообще его не замечала. Это обстоятельство имело и положительную сторону, оно создавало для фон Линца поле свободной и безмятежной жизни.