Курсант чеканил:
— Гудермес. Город и узловая железнодорожная станция.
И уже по своей инициативе показал инструктору стоявший на вершине холма одинокий полуразрушенный храм:
— Мечеть Хал-Алым, памятник четырнадцатого века.
Говорит бойко, уверенно, в карту не заглядывает. И расстояния между ориентирами, и поворотные пункты — сыплет как из мешка. «А я такой памяти не имею», — думает Чудайкин, посматривая в зеркало на курсанта, и перестаёт экзаменовать, а запрокидывает голову и оглядывает перистые облака, парящие высоко в небе и сулящие ясный жаркий день, каковых здесь, на Северном Кавказе, предостаточно.
Курсант разворачивает самолёт. Докладывает:
— Курс сто девяносто!
Под ними небольшой аул. Слева по курсу и далеко впереди показалась ровная, как стол, поляна. Там полигон. А через минуту неясно угадывались очертания большого и малого круга.
— Разворот на боевой!.. — докладывает курсант. И заводит машину на цель.
Лейтенант доволен. «Заморыш, а поди ж ты... какая власть в голосе! — идут стороной мысли, а глаза зорко следят за стрелкой компаса и высотомера, — И скорость выдерживает заданную».
Впереди чётко рисуются круги — большой, малый... И в центре малого круга крест, и даже столбик в перекрестье курсант видит. И видит, как столбик плывёт под нос самолёта, пропадает в дымчатом круге пропеллера...
— Так держать! — спокойно, размеренно командует сам себе курсант. И тут машина вздрагивает... Это бомба, оторвавшись от замка, начинает свой полёт к цели. Пряхин кладёт самолёт на крыло, описывает дугу над целью. Смотрят на землю. И видят, как летит бомба, уменьшаясь в размерах. Вначале кажется, что бомбу сбросили рано, она ляжет с большим недолётом, но потом видят её над кругом — вначале над большим, потом чёрной точкой она несётся к малому... И тут пропадает, словно растаяла. Секунда, другая... — взрыв! В самом центре пересечения усов, — в самом-самом. Дым от взрыва отнесло ветерком, и лейтенант, и курсант видят на месте взрыва пятно с неясными очертаниями. Пытаются разглядеть столбик, обозначающий центр полигона, — его не видно. «Неужели в столбик?» — думает лейтенант. А курсант уже выполняет очередной манёвр. Сбрасывает и вторую, и третью. Вторая попала в большой круг, а третья снова легла близко к перекрестью.
— Молодец! — крикнул инструктор в переговорное устройство. — Хорошо отбомбил!
Хотел сказать: «столбик разбили», но нет, конечно, в столбик ещё никто не попадал. А если бы такое случилось, фамилию курсанта выбили бы золотом на мраморной доске и поместили бы эту доску на видном месте — в память о снайперском попадании. Таков был приказ первого начальника авиашколы.
«Ну, Пряхин! Снайпер!..» — качал головой инструктор, поглядывая в зеркало на курсанта, который, как и следует пилоту, зорко оглядывал небо, землю, докладывал:
— Слева — самолёт. Наш. Пошёл на полигон...
И через пять-десять секунд:
— УТИ-2...— Справа по курсу — станция Шалт-Махал, до поворотного пункта две минуты полёта.
— А слетаем на море! — кричит инструктор.— Ну! Курс на Махачкалу!
Пряхин слышал, что Чудайкин в награду за отличные действия курсанта в воздухе иногда разрешает слетать к морю. Ему такое счастье не выпадало.
Вдали, на горизонте курсант уж различал синюю полосу... Она все резче обозначалась и вот уже ясно чеканилась на земле, плавно выгибаясь и теряясь в синей дымке воздуха, и сверкая россыпью отражённых солнечных лучей.
Высотомер показывал 1500, скорость — 260, стрелки подрагивали, но держались ровно. Хорошо бы, конечно, заложить разворот, пойти на снижение, а то ещё и в пике, но нет, по учебному плану у них полёт по горизонтали.
Под крылом море... Далеко вперёд метнулась ослепительная россыпь солнечных бликов, в глазах рябит... Гребни волн пенятся, — вода словно закипает. И нет конца морю. И кажется Пряхину — самолёт валится в зелёную бездну...
До боли в пальцах сжимает ручку управления... Шарик горизонта на нуле, — самолёт идёт в заданном режиме.
— Левый разворот! — командует инструктор. И касается пальцами ручки. Вдруг не справится! Но нет, машина и на развороте идёт уверенно.
«Вышли на сушу». Справа показалось большое селение. Пряхин взглянул на карту. И мысленно провел линию до ближайшего ПП — поворотного пункта. Доложил инструктору. И тот, покачав головой, сказал: «Молодец, — ну, штурман!.. И лётчик из тебя выйдет хороший, и штурман».
До самого КПМ — конечного пункта маршрута, Пряхин выполнял две роли — штурмана и пилота. И нигде не выбился из режима.
На аэродроме к обеду все уже знали о результатах бомбометания, не сообщили сведений с полигона только об одном курсанте — Пряхине. «Странно, — думали командиры, — что же там случилось?»
Спрашивали у Чудайкина: бомбы сбросили?.. Чудайкин отвечал: «Все три бомбы в кругу. А одна... вроде бы в самый центр угодила».
Звонили на полигон. Оттуда отвечали: «Послали комиссию. Выяснит — доложим».
«Комиссия? Что за чертовщина?.. Случались, конечно, и раньше всякие неясности, но чтобы создавать комиссию? Новость какая-то!»
Ничего не узнали и вечером, когда приехали в школу. И только утром следующего дня Пряхина вызвали в УЛО — учебно-лётный отдел. Тучный, с двумя подбородками майор, начальник УЛО, не торопился задавать вопросы. Пряхин стоял на ковре в положении «смирно», а майор, смачивая языком палец, листал страницы личного дела курсанта. Неспешно и будто бы нехотя говорил:
— Тут, понимаешь ли, история вышла: столбик ты потревожил, верхушку сшиб. Стоял-стоял столбик посреди полигона, а ты его... клюк по башке! A-а? Теперь вот приказ об этом факте составляй, доску мраморную, а на ней фамилию твою... точно ты Северный полюс открыл... Но позволь, а где же твой аттестат зрелости?
— Нету аттестата, товарищ майор.
— Как нету?
— А так. Не пришлось мне... в школе учиться.
Майор выпучил на курсанта серые круглые глаза.
— Чушь собачья! А как же ты к нам в школу попал? Какой идиот твоё дело принимал?
— Вы принимали, товарищ майор.
Глаза потемнели, сузились.
— Ну да, принимал, но ведь без документа... друг мой!
— Есть документ. Вон он... из университета.
— Погоди, погоди... Чтой-то я в толк не возьму. В школе не учился, а в университете... Ах, вот оно что – Университет марксизма-ленинизма... при заводском Дворце культуры...
Майор закрыл папку с личным делом курсанта, вышел из-за стола. Ходил вокруг Пряхина, разглядывал его. Потом взял за руку:
— Пойдём.
На двери, обитой коричневой кожей, надпись: «Начальник авиашколы комбриг А. П. Фёдоров». Майор сказал Пряхину: «Жди тут», а сам вошёл в кабинет. И находился там долго. А когда вышел, не взглянул на курсанта, а лишь кивнул ему: «Заходи».
И Пряхин вошёл. Стоял у двери ни жив ни мёртв. Чувствовал, как холодеют пальцы, становятся ватными ноги. Комбриг говорил по телефону, а сам с любопытством разглядывал курсанта. И глаза его ничего не выражали. И он вообще, казалось, не придавал никакого значения факту существования Пряхина.
Комбригу было лет сорок пять. В тёмных густых волосах светились первые ласточки седины. Гимнастёрка на нем дымчатого цвета, на груди орден Красной Звезды и два ордена Красного Знамени. Он был в Испании, сбил шесть фашистских самолётов, а ещё раньше, во время Первой мировой войны, летал на французских «фарманах». Обо всём этом курсантам рассказывал комиссар эскадрильи.
Но вот комбриг положил телефонную трубку и продолжал молча и без всякого зла смотреть на курсанта.
— Тебя как зовут? — спросил комбриг.
— Владимиром.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Вон-a... Поди ведь, прибавил себе два года?
— Прибавил, — глухо пробубнил Пряхин и склонил на грудь голову. — На завод не брали.
— Ну-да, там берут с четырнадцати, ты и сказал...
— Да, товарищ комбриг, сказал.
— А родители твои...
— Отец помер, а у мамы и без меня шестеро. В деревне голод...
