Мастер, закончив работу, отступил в сторону и смотрел то на отражение в зеркале, то на оригинал, — и в глазах его можно было прочесть искреннее изумление, восторг и поклонение содеянному им, но прежде всего природой.
— Много я видел женщин, но такого создания не встречал! — тихо проговорил он по-итальянски.
— Что Вы сказали, маэстро? — подступилась к нему фрау Мозель. — Вы двадцать лет украшали головку покойной баронессы, воздавали Хвалу её красоте, но таких слов мы с ней не слышали.
— Верно, я такие слова говорю впервые и перевести их на ваш язык не умею. Только на итальянском можно выразить восхищение красотой этой синьорины. Не знаю, на какой земле она родилась, — на германской или на швейцарской, но, впрочем, какое это имеет значение!..
Фрау Мозель принесла новый костюм для верховой езды, изысканно дорогой, неярких пастельных тонов.
Кейда, наскоро позавтракав, пошла на конюшню и оттуда отправилась в Блок «А». Ей не терпелось увидеть Пряхина.
У ворот её встретил Ацер. Свежевыбритый, бодрый, весёлый. Он едва заметно, галантно поклонился, но руку ей не поцеловал. Взял под уздцы лошадь, отвёл к углу дома, — к коновязи. Подойдя к двери Блока, взглянул на собаку:
— Может, и его — туда, к Луизе?
— Нет-нет! — запротестовала Кейда. — Анчар — со мной, всегда со мной.
Ацер пожал плечами.
В кабинете, в кресле под портретом Гитлера, сидел Пряхин, Он был в форме артиллерийского офицера. Череп и скрещённые кости на рукаве его мундира обозначали принадлежность офицера к дивизии «Мёртвая голова».
Уголки губ у Кейды дрогнули, глаза оживились и повлажнели, но радость её, словно бабочка, вспорхнув, отлетела, — уже в следующее мгновение Кейда казалась важной и неприступной. На приветствие поднявшегося навстречу Пряхина она холодно кивнула. И прошла к окну. У коновязи Луиза из подвешенной корзины теребила сено.
Должно быть, она красиво выглядит со спины, и ею любуется Владимир, невольно думала девушка. Для него это всё внове: после грубоватой военной формы — этот элегантный костюм... и плётка с ручкой, украшенной перламутром...
Ацер сидел за столом и что-то писал. Старший лейтенант ждал его. А теперь ждала и Кейда. Ей казалось, что полковник умышленно создает обстановку, при которой легче бы раскрылась тайна их отношений с Пряхиным.
Но тайна оставалась тайной. И хотя у Ацера не было повода не верить разведчику Мишину-Винту, но не было и полной уверенности в том, что Кейда — это Настя Абросимова. Её поведение озадачивало. Она и в самом деле могла быть племянницей генерала Функа. В этом случае рухнет удачно спланированная комбинация, и Кейда улизнёт из его ловушки. Но тогда должен вступить в силу другой план — тот, который Ацер принял для себя в первые дни после появления Кейды в замке Функов.
Мы рискуем навлечь неудовольствие фюрера, если не сумеем поставить на службу фронту практические дела. На вас у меня большие надежды, — заговорил он.
— На нас? — повернулась от окна Кейда. — И на меня — тоже?
— И на вас — тоже.
— Я переводчик, моя роль более чем скромная.
— Ваша роль мне представляется особенно важной: одно только ваше обаяние может вдохнуть жизнь в испуганных, задавленных неволей узников, — они должны воспрянуть, встряхнуться... Их надо заставить работать на фюрера.
Ацер повернулся к Пряхину.
— Вы русский, они вас знают, поверили в вас. Узнайте, куда делся Павел Соболев, физик-атомщик. Его требуют в Берлин, мне голову снимут, если мы его не найдём.
Полковник подошёл к Кейде, встал рядом. Он смотрел на Луизу, но боковым зрением видел тонкий профиль лица Кейды.
Теперь его уже неотступно сверлила мысль: «А что если и вправду она племянница генерала, истинная баронесса Функ?»
Сейчас Ацер очень хотел бы видеть русского разведчика Микаэля, как он называл капитана Мишина-Винта, подчёркивая одновременно и дружеское расположение к нему, и тайное для всех других кровное родство с этим человеком. Да, они — братья, и братья не только по племени, но и по божественным законам бытия, внушённым им праотцами, жившими два тысячелетия назад, по тем неписанным, но из века в век переходящим правилам игры, которые доведены до совершенства и нарушать которые никто из них не смел даже под страхом смерти.
Ацер стоял у окна бок о бок с Кейдой, ожидая, когда она заговорит с ним или, может быть, с Пряхиным, или хотя бы повернётся к тому, или Пряхин подаст голос.
Интонация или жест многое могут сказать. Но Кейда продолжала стоять, как мраморное изваяние.
Полковник начал терять самообладание. Резко повернулся к Пряхину:
— Идите к себе в комнату, переоденьтесь! Вам не к лицу форма доблестной немецкой армии. Как это говорят у вас, русских: корове не нужно седло, а щуке — зонтик. В Блоке «А» вас не должны видеть в немецкой форме. Наденьте костюм старосты, возьмите группу подводников и ведите их на озеро.
Пряхин, ничего не сказав, вышел.
Ацер грубо схватил Кейду за локоть, повернул к себе.
— Хватит вам ломать дурочку! Мне нужна работа, а не то...
Анчар, лежавший в отдалении, поднялся, подошёл к ним вплотную. Сдержанно зарычал.
Кейда отступила на шаг, тронула локоть, сдавленный полковником, жёстко и властно проговорила:
— Ацер! Вы что себе позволяете? Я — Кейда из рода Функов и пользуюсь защитой самого фюрера. На днях с фронта приедет Вильгельм, и вам придётся иметь дело с ним.
— Вильгельм? С фронта?
— Да, мой брат Вильгельм. Он ранен под Курском и едет домой.
— Он что, — звонил?
— Да, сегодня утром.
Кейда говорила неправду, но голос её не выдавал. Она почувствовала опасность и решила хоть этой дерзкой ложью сбить атаку Ацера. Кейда знала, что Ацер и Вильгельм — враги, и Ацер больше, чем Вильгельм, боится обострения конфликта. У «братца Виля», как называл молодого барона Ацер, есть против него убийственный аргумент — бабушка-иудейка. В своё время генерал Функ защитил племянника, но старый барон лишь притушил костёр. Тлеющие угли можно и раздуть... Она украдкой глянула в глаза собеседника: зрачки его сузились, в них копошился животный страх.
— Я горжусь моим братом! — говорила Кейда. — Он храбро дрался на фронте, ему с небес светила звезда военной удачи. Он будет до глубокой старости упиваться славой.
Она возвысила голос, и двинулась вперёд, принимая позу, с какой воинственные юнцы в те годы встречали Гитлера.
— Вам, Ацер, может тоже улыбнуться счастье военных подвигов. И вами я хочу гордиться, как Вильгельмом. Ведь и в ваших жилах течёт горячая кровь Функов.
Хозяин кабинета выпрямился, тронул пряжку ремня, будто и впрямь его призывали на театр военных действий. Он потянул шею, точно воротник внезапно сдавил её.
— Вы, сестрица, в самом деле..?
— Ваше счастье в моих руках: я напишу фюреру, и он призовёт вас. Он щедрый и умеет ценить подвиги, — стоит вам проявить себя, и фюрер осыплет вас орденами.
— Погодите, я что-то не пойму: вы это в самом деле?.. У вас хватит глупости написать фюреру? Вы серьёзно мне говорите?
— Ну, что за вопросы? Я же вижу, как вы маетесь в тылу, а ваше сердце рвётся на фронт! Вы извелись... Ну, так я помогу вам!
Каждое слово Кейды камнем падало на сердце надменного барона. Два года войны прошли для него безмятежно. Летом 1941 года, с прибытием первых русских пленных в шварцвальдские земли, он был назначен начальником секретного лагеря и руками самих пленных за месяц построил в пещерах Швабского Альба Блок «Б» — на семьдесят человек. Позже за три-четыре месяца перестроил скотную ферму в Блок «А» с полусвободным режимом — для сорока особо важных лиц — физиков-атомщиков, специалистов подводников и ракетчиков. Здесь хорошо кормили, было чисто, пленные не испытывали никаких утеснений, Узники Блока «Б» знали о жизни своих товарищей в этом Блоке, мечтали о нем, как о земном рае.
В Берлин докладывалось, что полковник Ацер создал лагерь со специфическим режимом, побуждающем узников работать на вермахт. Но узники не работали, более того, таинственно исчез особо важный ученый, знавший секреты атомного оружия, — Павел Николаевич Соболев. О нём в депешах не было ни слова: Берлин ждал практических результатов, и Ацер боялся сообщить об исчезновении Соболева.
