Наконец можно было приступать к разговору о причине визита высоких гостей. Толмач представил всех троих прибывших, хозяина им представлять не было нужды – знали к кому ехали.

Золотокафтанный опять начал говорить, и грек перевел его речь, из которой следовало, что, присоединив Крым к великой России, превеликая Екатерина обязуется защищать личности своих новых подданных, их имущества, храмы и исламскую веру, и долг каждого крымского мирзы поступить на службу к великой повелительнице Империи.

- Долг? – переспросил Эсадулла-бей, и этот короткий вопрос был достаточно выразительным, чтобы быть понятным и без перевода. Реакция крымского мирзы подвигла русского на еще более выразительную речь, после которой на какое-то время наступило молчание.

- Как имя этого человека? – спросил после паузы Эсадулла-бей по-татарски, при общем представлении гостей не задержавший своего внимания на их именах и титулах.

- Это мирза Голицын, большой человек, преданный слуга великой государыни, - с пафосом отвечал толмач.

Услышав ответ, Эсадулла-мирза улыбнулся краешком губ и бросил взгляд на покрытую ковром стену. На стене среди других висела старинная сабля, изготовленная еще мастерами в славном городе Сарае, столице Золотой Орды. Эту саблю великий Менгли–Гирей подарил в свое время московскому великому князю Ивану. Каким-то образом потом этот раритет перешел к князьям Голицыным. Любовник царевны Софьи князь Василий Голицын с известной одному ему целью взял это дорогое оружие с собой во время авантюрного похода на Крым. Прадед Эсадулла-мирзы обнаружил эту саблю в шатре бежавшего от крымской конницы московского воеводы. Так поспешно бежал князь Василий, что оставил в своем шатре, поставленном им вблизи Ак-Кермена на реке Оскол, не только эту историческую саблю, но и сундук с одеждой.

И вот потомок побежденного когда-то русского воеводы, явившись незваным гостем, поучает Эсадулла-бея, вербуя его в холуи московской царицы. Воистину, мир подобен вращающейся лестнице – кто сегодня на верхней ступеньке, тот завтра окажется на нижней…

- Ксёнжэ, можэмы розмавять бэз тлумача, ежели знаш польски, - обратился мирза к русскому.

- Знам добже польски! – воскликнул Голицын, и дальше беседа двух достойных мужей продолжалась без посредника.

Между тем подоспели чебуреки, и оказалось, что русские гости впервые пробуют это блюдо, которое им очень понравилось. Подали в керамических чашках холодную язма, приготовленную специально для гостей без чеснока – кто их знает! Потом подошла очередь фруктов и чая с кизиловым вареньем.

За чаем говорил князь Голицын, остальные, кто понимал по-польски, слушали. Хозяин дома был явно недоволен речью петербуржского гостя, подавал короткие реплики, но был при этом исключительно вежлив.

- Эсадулла-мирза, прими во внимание, - говорил Голицын, - что даже беи из таких знатных родов, как Ширины и Мансуры, уже несколько лет, как присягнули великой царице и получили от нее российское дворянство.

- Ну, эти роды потому и знатные такие, что умели всегда приспособляться. Однако не все беи из этих родов пошли на службу к вашей царице.

- Те, что поумнее, те пошли.

Мирза Эсадулла рассмеялся:

- А не кажется ли тебе, Голицын-бей, что ты, думая, что вербуешь самых умных, на самом деле вербуешь тех, у которых гибкие спины? Или это свойство считается у русской царицы самым желанным и нравственным?

- Служить нашей матушке великой Екатерине в высшей степени нравственно! – напыщенно воскликнул Голицын.

- Это с твоей точки зрения, почтенный гость, но никто не доказал, что твоя точка зрения единственно верная, - холодно произнес Эсадулла-мирза, вставая с дивана.

Голицыну сильно хотелось нагрубить этому татарину, но он взял себя в руки – не в Петербурге, чай. Он только произнес недоброжелательно:

- Гляди, мирза, не пожалеть бы впоследствии, - и попрощался наклоном головы.

- Не пожалею, Голицын-бей. Не в нашем обычае служить незваным гостям, - Эсадулла мирза также ответил легким кивком. – Якуб, проводи русского мирзу до дверей! – крикнул он мальчику-слуге.

Никогда не пожалел Эсадулла-бей о своем отказе принять недостойное предложение посланника из Санкт-Петербурга, не пожалел и тогда, когда начались гонения на его род со стороны новой власти, торжественно обещавшей защищать личности своих новых подданных, их имущества, храмы и исламскую веру. Поначалу надеялся мирза Эсадулла на изменение ситуации, а когда через годы стало ясно, что аннексия эта надолго и противник становится все сильней, то понял – пришла пора сменить коня и саблю воина на книгу и перо просветителя и историка. Прежде всего, он взял для юного своего сына Абдурефи, родившегося в ссылке на берегу Азовского моря, учителя русского языка. «Язык душмана надо знать» - любил говорить мирза Эсадулла. Абдурефи обучался потом в русской гимназии в Симферополе, несколько лет провел в Петербурге и написал первый учебник русского языка для татарских школ, а также составил татарско-русский словарь. Абдурефи-бей слегка изменил слова отца и говорил так: «Язык душмана надо знать хорошо!». Сыновья Абдурефи-бея тоже учились в русских гимназиях. Старший сын Али занимался филологией, стал национальным политическим деятелем, много сделал для разъяснения, кто главный недоброжелатель его народа. Младший сын Усеин окончил Строгановское художественное училище в Москве, совершенствовался в Академии изящных искусств и архитектуры во Флоренции, много лет работал в Петербурге, стал автором работ по истории, искусству и археологии Крыма. И заслуженно все вышедшие из рода Эсадулла-мирзы считались националистами – а как же!

Камилл, незримо присутствовавший при разговоре своего прапрадеда с князем Голицыным, был рад, что мирза Эсадулла не знает, какие трудные десятилетия ожидают его народ, и в то же время печалился, что дедушка Эсадулла не узнает о высоких достижениях своих внуков.

Впрочем, оттуда, где находятся наши предки, все, наверное, прослеживается…

«Сон! Это был сон! Какие удивительные сны!» - внушал себе Камилл после каждой из четырех ночей. Но было ясно, что произошедшее надо было отнести к другой, более высокой категории явлений. Возможно, это были видения.

Я бы назвал то, что произошло с Камиллом, экстериоризацией, но тогда этого понятия в его лексиконе не было. Это понятие означает, что человек может в своей нематериальной сущности выходить из своего физического тела. Тогда физическое тело покоится как бы во сне, а дух и душа человека входят в тайный мир. Экстериоризация - установление отношений с внешней силой. С тайной силой.

Всевышний и его ангелы редко предстают нам в нашем сознании. Поле, на котором происходит общение человека с запредельным – это так называемое подсознание. Это естественно: мир не шахматная доска и люди не фигурки, выточенные из дерева или слоновой кости. Слишком просто для Всевышнего быть автором созданий, которыми можно управлять указующим перстом или громовым голосом – к этому Высшая Сила прибегает лишь в исключительных случаях, когда надо несколько поубавить меру человеческого скептицизма. Подсознание же смутно, недоказуемо, многозначно. Однако – «sapienti sat», то есть «понимающий поймет». Сны и предчувствия – это элегантно, это для знатоков. Исключая, конечно, многочисленные случаи ложных толкователей, которые в моде у всё приемлющей толпы..

 И события, ломающие нашу привычную жизнь, вытесняясь из сознания будничными заботами, тлеют в подсознании и не дают восторжествовать забвению, которое не от Бога.

Силой изгнанный из мест своих детских игр, я на протяжении многих лет почти еженощно видел во сне странную большую птицу, прикрепившуюся лапами к стене моей комнаты. По сей день я не знаю, как истолковать этот явно не случайный, символический образ. Этот сон перестал мне сниться после того, как я побывал во дворе своего родного дома в Симферополе – с той поры прошло почти пять десятков лет, и множество разных событий пережил я. Но при чем оказалась большая красивая птица с разноцветными перьями?