Амет-агъа, офицер, кавалер множества боевых орденов и медалей, приехал на родину и купил в Старом Крыму маленький дом и жил в нем с женой и дочерью, злостно нарушая тем самым советские порядки - никто из них не был прописан. Дважды их вывозили за пределы Крыма, дважды они возвращались, срывали пломбы и ломали чужие замки на дверях своего дома. Власть советская собиралась уже арестовывать ветерана войны, к тому же и члена компартии, чтобы судил его советский суд, самый справедливый на свете, за нарушение паспортного режима, о чем ветеран был предуведомлен. Но вот к юбилейной дате сражения на плацдарме Малая Земля, что под Новороссийском, стали по всему Советскому Союзу выискивать воевавших на этом плацдарме воинов, оставшихся к тому времени в живых. И надо же, чтобы подвергаемый шантажу и унижениям орденоносец Амет-агъа, все сведения о котором имелись в управлении госбезопасности, оказался единственным во всем районе участником боев на Малой Земле! Местные власти были очень обрадованы, но полному их счастью мешало то, что был этот воин крымским татарином, коего высшие инстанции государства запрещали прописывать на Полуострове. Госбезопасность и милиция не могли теперь просто без всякого взять и прописать этого татарина. Чтобы не стал этот случай прецедентом, надо было обставить его процедурой, публично демонстрирующей принадлежность этого человека к «очень хорошим» татарам, подчеркивая, тем самым, что все остальные «очень плохие» и посему на милость властей им рассчитывать не приходится. Приехал в домишко к нашему «малоземельцу» сам глава района в сопровождении того самого кагебиста, который еще неделю назад материл старого ветерана войны. С ясной улыбкой на устах глава района в присутствии полковника КГБ, молча, но благосклонно смотрящим в глаза еще недавно оскорбляемого им человека, говорил ветерану:

- Вы напишите просьбу, чтобы прописали вас в купленном доме как участника боев на Малой Земле! Я гарантирую вам, что ваша просьба будет исполнена!

Амет-агъа нахмурился и спросил:

- А если я попрошу прописать меня просто как гражданина, купившего здесь дом, моя просьба будет удовлетворена?

- Нет, нет! – воскликнул наивный глава района, а кагебист уже понял, куда клонит этот татарин. – Нет, нет! Вы укажите, что вы воевали на Малой Земле! Ни каких доказательств прилагать не надо, мы все уже проверили!

- А мой сосед Алимов, который вообще не воевал, потому что ему тогда было шесть лет, тоже будет прописан в купленном им доме? – спросил Амет-агъа.

- Почему это он должен быть тоже прописан? – искренне удивился глава района.

В разговор вмешался кагебист, который все окончательно понял. Он разъяснил в привычном с этими татарами стиле беседы, что если желает Амет-агъа быть прописанным, пусть выполняет то, что ему велели. Не хочет - вольному воля.

- Я такой же гражданин Советского Союза, как и другие, не могущие получить прописку в Крыму татары, и как русский Сергеев, который купил дом на соседней улице и сразу получил прописку, - как мог спокойно отвечал Амет-агъа. - Предлагаемая вами привилегия оскорбительна для меня как представителя униженного вами народа. Прописывайте всех.

Инициативу взял в свои руки кагебист.

- Если передумаете, приезжайте с просьбой о прописке, но с обязательной ссылкой на Малую Землю. И последний срок - пятница! - жестко заявил он.

Старый ветеран приехал в пятницу в район, но приехал он с двадцатью другими татарами. Все они зашли в райотдел милиции с заявлениями, в которых излагали просьбу прописать их в законно купленных домах. Начальник паспортного стола велел всех выгнать на улицу, предложив оставить заявление только Амету-малоземельцу, на что последовал отказ. Затем начальник паспортного стола позвонил в районное управление госбезопасности, и два офицера долго рассказывали друг другу по телефону, что они думают об этих татарах вообще и об этом малоземельце в частности.

А татары уже стояли на центральной площади райцентра с плакатами в руках, на которых был изложен их протест против отказа прописывать крымских татар в Крыму.

Назавтра приехал к нему инструктор райкома и пригласил поехать с ним в райком партии. Амет-агъа поехал, уже догадываясь о чем будет разговор. Но в тот раз разговора не было, а просто работник райкома записал сведения о том, когда и где он вступил в партию, и велел встать на временный учет.

 Через три дня его опять пригласили в кабинет второго секретаря, где уведомили, что он решением бюро райкома исключен из членов КПСС. Амет-агъа не стал выкомариваться, кричать, что он, мол, вступил в партию во время войны в окопах и тому подобное.

- Идите вы со своей КПСС к едреной матери! – заявил он спокойно и вышел.

Он ожидал ареста за оскорбление компартии и ее преданных членов, но его пока что не трогали. Свой партийный билет он из упрямства не сдал:

- В соответствии с уставом райком обязан был пригласить меня и выслушать, - заявил Амет-агъа.

Вот как раз этого выслушивания и опасались районные бонзы.

Вскоре вместе с женой и дочкой его вновь вывезли за пределы Полуострова, а дабы вредному татарину некуда было возвращаться, то дом и все постройки во дворе разрушили бульдозером, огород же заасфальтировали. И это притом, что тротуары городка пребывали в ямах и в промоинах – асфальт был в дефиците.

 Амет-агъа после этого приобрел такой же маленький домик в Геническе, откуда вел наблюдение за событиями в Крыму, готовый в любой момент вновь высадиться на родной земле. Сохранил старый солдат честь и достоинство.

- Именно таких людей нужно именовать героями Крыма и ставить им памятники на родине! – этими словами Рефик закончил свой рассказ.

В комнате повисла тишина. Через какое-то время присутствовавший здесь же Шамиль крякнул и вышел. Вслед за ним вышли, нашаривая в карманах сигареты, и другие. Смущенный хозяин дома оставался за столом, за которым сидел растерянный Керим. Наконец и Керим вышел во двор, где, не включая висящую на шесте лампочку, попыхивали в темноте сигаретами остальные мужчины. Увидев Керима, Шамиль протянул ему пачку «Примы».

- Закуришь?

Некурящий Керим взял сигарету, стоящий рядом мужчина чиркнул зажигалкой. Лениво переговариваясь на неопределенную тему мужчины дружно пускали дымы, когда вышла во двор хозяйка дома.

- Чего это вы в темноте стоите? – она чиркнула выключателем и двор осветился стопятидесятиваттной лампой. – Садитесь за стол, ужин готов, сейчас постелю скатерть.

Стол располагался здесь же у обвитого виноградной лозой забора. Прохладный ночной ветерок отнес запах табачного дыма в сторону темных деревьев сада.

В ту ночь Керим долго не мог уснуть. Он думал о том, как важно оказаться среди своих, окунуться в жизнь той части крымчан, которая находится на ударном фронте национальной борьбы за свою родную землю. При всей важности общеполитических мероприятий, проводимых многочисленными лидерами Движения, часто не находящих общей точки зрения и потому пребывающих в перманентном раздоре (обычное для всех стран и эпох состояние теоретиков!), передний фронт борьбы проходил через жизнь простого народа, готового оставить налаженный быт на чужбине и приехать в Крым, где нужно бороться за свои естественные права не с секретными постановлениями ЦК КПСС, не спорить о конституционных правах, не бомбить противников цитатами из классиков марксизма-ленинизма, из исторических трудов, а идти грудью на грудь с конкретным неприятелем, плечом к плечу с женой защищать от пьяных дружинников своих детей, срывать чужие замки с милицейскими пломбами с дверей своих законно купленных домов… И при этом умудряться выращивать для продажи цветы и помидоры, выпасать овец и бычков.

Керим осознавал себя в трех ипостасях. Высшим своим состоянием он считал состояние обитателя планеты, имеющего право (не политическое и не экономическое, а попросту биологическое) на любую ее часть. Во-вторых, - он гражданин своей страны, где он полноправен политически и экономически. И, наконец, - но не в третью очередь, а как сердцевинная сущность, - он из синтетического племени, нынче именуемого крымскими татарами, объединившего в себе несколько племен, в разное время пришедших на лучший из полуостровов планеты, и слившихся в народ с единым языком, с единым жизненным укладом.