И звуки музыки, и дым сигар, Мои мечты в ночном саду, И вязы темные, и звезд пожар…

Его горло перехватила мучительная судорога.

Мне снится комната, согретая огнем камина, И теплый свет свечей, стоящих у окна, На стенах старые знакомые картины, И с книгами сиденье допоздна…

Через какое-то время молодой бармен перешел к другой компании, и Этвуд, бросив разочарованный взгляд в зал, решил переключиться на Хачмена.

— Чертежник-то, неплохая работенка, а?

— Неплохая.

— Сколько набегает?

— Три тысячи, — попытался угадать Хачмен.

— Это сколько же в неделю выходит? Шестьдесят? Нормально. А сколько будет стоить пристроить мальчишку?

— В смысле?

— Я читал, что если парень хочет стать архитектором, его родителям приходится выложить…

— Это другое дело. — Хачмену очень хотелось, чтобы скорее вернулся бармен. — А чертежников берут на стажировку сразу, так что это тебе ничего не будет стоить.

— Отлично! — обрадовался Этвуд. — Похоже, я Джеффа пристрою чертежником, когда подрастет.

— А если он не захочет?

— Как это не захочет? Захочет как миленькой, — засмеялся Этвуд. — Он, правда, плоховато рисует. Пару дней назад нарисовал дерево — это надо было видеть! Сплошные закорючки. Какое это к черту дерево?! Ну, я ему показал, как надо рисовать, и он сразу все уловил.

— Надо понимать, ты нарисовал ему дерево, как рисуют в комиксах? — Хачмен макнул палец в лужицу пива на стойке, провел две параллельные черты и пририсовал сверху лохматый шар. — Так?

— Да. — На грубом лице Этвуда появилось подозрительное выражение. — А что?

— Идиот! — провозгласил Хачмен с пьяной искренностью. — Знаешь ли ты, что ты наделал? Твой маленький Джеффри, твой единственный ребенок посмотрел на дерево и переложил свое впечатление о нем на бумагу без всяких предрассудков и условностей, мешающих большинству людей видеть вещи правильно.

Он замолчал, переводя дух, и к своему удивлению заметил, что на Этвуда его тирада произвела впечатление.

— Твой сын принес тебе это… этот святой дар, это сокровище, продукт его неиспорченного разума. А ты? Ты посмеялся над ним и сказал, что дерево рисуется правильно только так, как рисуют заезженные мазилы в «Дэнди и Бино». Ты хоть понимаешь, что твой сын уже никогда не сможет, взглянув на дерево, увидеть его таким, какое оно есть на самом деле? Может, он стал бы вторым Пикассо, если бы…

— Брось трепаться, — потребовал Этвуд, но в глазах его застыла неподдельная озабоченность.

Хачмену уже захотелось признаться, что он просто играет словами, но этот гигант вдруг открыл, что кто-то чужой сумел пролезть ему в душу, и это начинало его злить.

— Что ты в этом понимаешь, черт бы тебя побрал?

— Я много чего понимаю. — Хачмен постарался принять загадочный вид. — Поверь мне, Джордж, я много знаю об этих делах.

— А, чтоб тебя!.. — Этвуд отвернулся.

— Отлично, — печально произнес Хачмен. — Блестящий выход, Джордж. Я пошел спать.

— Проваливай. Я остаюсь.

— Как хочешь. — Хачмен пошел к выходу неестественно ровной походкой. «Я не пьян, констебль. Видите? Я в состоянии проползти по прямой…»

Дождь кончился, но стало холоднее. Невидимый леденящий ветер кружился вокруг него, отбирая последнее тепло.

Хачмен глубоко вздохнул и направился к машине.

На стоянке было всего четыре автомобиля, но Хачмену потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что его машины среди них нет. Машину угнали.

Для Мюриел Бернли началась новая и очень неприятная фаза жизни. Собственно говоря, ей никогда особенно не нравилось работать у мистера Хачмена с его невнимательностью и презрением к установленным на фирме правилам, что постоянно прибавляло ей работы, о которой он даже не догадывался. Мюриел ехала на работу в своем бледно-зеленом малолитражном «моррисе» и составляла в уме каталог характеристик, которые не нравились ей в Хачмене. Взять хотя бы его беспечное отношение к деньгам. Может быть, для человека, который удачно женился, это и нормально, но одинокой девушке, которой приходится содержать дом на жалование секретарши, это не может понравиться. Далее, мистер Хачмен никогда не справлялся о здоровье ее матери. (Тут Мюриел с силой нажала на акселератор.) Вполне возможно, он даже не задумывался, есть ли у нее мать. И вообще самую большую ошибку в своей жизни Мюриел, похоже, совершила, когда позволила сотруднику отдела найма назначить ее к мистеру Хачмену. Все дело было в том, как она сама себе, краснея, признавалась, что в первый же раз, когда она его увидела издалека, на нее произвело впечатление сходство Хачмена с молодым Грегори Пеком. Теперь, конечно, такие лица не в моде, но она слышала, что у мистера Хачмена случаются частые ссоры дома. А она работала с ним рядом, вдруг он… обратит внимание…

Расстроенная собственными мыслями, Мюриел рванула машину вперед, обогнала автобус и едва успела вернуться в свой ряд, чтобы не столкнуться с несущимся в другую сторону фургоном. Она сжала губы и постаралась сконцентрироваться на дороге. «…И подумать только, все это время мистер „Великий Хачмен“ за спиной у жены крутил с этой девицей из института…»

Она повернула около будки охранника и с излишней резкостью затормозила на стоянке. Подхватив свою плетеную сумку, Мюриел выбралась из машины, старательно заперла дверцу и заторопилась к зданию. Быстро прошла по коридору, не встретив никого, но у самой двери своего кабинета столкнулась с начальником отдела мистером Босуэлом.

— О, мисс Барнли, — произнес он. — Вы-то мне как раз и нужны. — Его голубые глаза с интересом глядели на нее из-за золотой оправы очков.

— К вашим услугам, мистер Босуэл.

— Мистер Кадди переведен к нам из отдела аэродинамики. И сегодня он примет дела мистера Хачмена. Пару недель у него будет много работы, и, я надеюсь, вы окажете ему необходимую помощь.

— Конечно, мистер Босуэл.

Кадди, маленький сухой человек, всегда напоминал ей священника. По крайней мере, он достаточно респектабелен, чтобы в какой-то степени вернуть ей репутацию, подпорченную общением с оскандалившимся мистером Хачменом.

— Сегодня утром он будет на месте. Подготовьте к его прибытию кабинет, хорошо?

— Да, мистер Босуэл.

Мюриел прошла в свою конторку, повесила на крючок пальто и принялась за уборку соседнего кабинета. Полиция пробыла там полдня, и, хотя они и попытались по возможности разложить все по местам перед уходом, в комнате все равно чувствовался беспорядок. Особенно в ящике стола, где у мистера Хачмена лежали всякие мелочи: бумажки, скрепки, огрызки карандашей. Мюриел выдвинула ящик до конца и высыпала содержимое в корзинку для бумаг. Несколько карандашей, скрепок и зеленый ластик не попали в корзину и раскатились по полу. Мюриел старательно все подобрала и уже собиралась выбросить, но тут ее внимание привлекла чернильная надпись на боку ластика: «Чаннинг-уэй, 31, Хастингс».

Мюриел отнесла ластик на свой стол и села, разглядывая его в сомнениях. Следователь, расспрашивавший ее, постоянно возвращался к одному и тому же вопросу. Есть ли у мистера Хачмена еще какой-нибудь адрес, кроме дома в Кримчерче? Была ли у него записная книжка? Не видела ли она какого-нибудь адреса, записанного на клочке бумаги?

Они заставили ее пообещать, что она позвонит, если вспомнит что-нибудь хотя бы отдаленно похожее. И теперь она нашла то, что они пропустили, несмотря на тщательные поиски. Что это за адрес? Мюриел крепко сжала ластик, впившись ногтями в податливую поверхность. Может быть, именно там мистер Хачмен и скрывается с этой… которая исчезла…

Она сняла трубку, потом положила ее на место. Если она позвонит в полицию, вся эта кутерьма со следователями начнется снова. А ее так называемые подруги уже достаточно повеселились на ее счет. Даже соседи поглядывают на нее странно. Просто чудо, что до сих пор никто из них не воспользовался возможностью расстроить своими сплетнями ее мать. Но, с другой стороны, с какой стати ей покрывать этого Хачмена? Может, он даже сейчас там прячется.