Все сильнее волнуясь, Толлер добрался до винтового трапа и глянул вниз. Ограниченное громадным цилиндром пространство было прострелено узкими лучами солнца, бьющими из иллюминаторов; светотени рисовали причудливейшие узоры на бортах, внутренней оснастке и баках с запасами пищи, воды, огненной соли и кристаллического топлива. В этом дивном замкнутом мирке кто-то шевелился, и Толлер не без труда различил под трапом Врэйкера, проверяющего топливные бункеры и систему пневматической подачи кристаллов. Громоздкий костюм не помешал ему быстро подняться на главную палубу; заметив командира, он кивнул и тихо доложил:

– Двигательный узел в полной готовности.

– Мы тоже. – Толлер повернулся и встретил нетерпеливый взгляд Готлона. – Давай увози нас отсюда.

Не медля ни секунды, Готлон потянулся к рычагу дросселя. В глубине корабля зашумел двигатель, расстояние и палубы приглушали его рев. Членов экипажа плавно потянуло вниз, и через несколько мгновений все, кроме Готлона, встали на ноги. Висящие за иллюминаторами техники в толстенных небесных костюмах энергично махали руками.

– Как это трогательно, – произнес Толлер. – Нас провожают на подвиг.

Завотл скептически хмыкнул.

– Просто они рады до смерти, что мы наконец улетаем. Небеса у них уже в печенках сидят, они ждут не дождутся, когда им позволят вернуться к семьям. Чем бы и мы занимались, будь у нас все в порядке с мозгами.

– Ты кое о чем забываешь, – ухмыльнулся Бартан Драмме.

– О чем?

– Я возвращаюсь к семье. – Ребячливая улыбка расползлась от уха до уха. – Я, так сказать, баловень двух миров, потому что на Дальнем Мире меня ждет жена.

– Сынок, я абсолютно убежден, что капитаном этого корабля следовало назначить тебя, – хмуро произнес Завотл. – Надо быть безумцем, чтобы отправиться в такой полет, а ты – самый безумный среди нас.

Когда с момента старта «Колкоррона» минуло чуть больше часа, Толлером овладело непонятное беспокойство. Он посетил каждый закуток корабля, убедился, что все в полном порядке, и все-таки тягостное чувство не проходило. Не видя конкретных причин поднимать тревогу, Толлер решил ничего не говорить Завотлу и остальным: капитан должен служить образцом решительности, а не подрывать моральное состояние команды смутными предчувствиями. Тем более что никто их не разделял, все держались спокойно и бодро, о чем свидетельствовала оживленная беседа на верхней палубе.

Толлера не тянуло принять в ней участие, напротив, хотелось уединиться. Он нашел укромное местечко в средней секции, узкую щель между шкафами со снаряжением – в точности так он поступал в детстве, когда желал отгородиться от всего мира и в иллюзорном одиночестве найти источник дурных предчувствий.

Может быть, все дело в том, что за иллюминатором – непривычно черное небо? Или в глубоко засевшем сомнении, в инстинктивном бунте чувств? Виданное ли дело – развить скорость несколько тысяч миль в час? Все это время главный двигатель почти не утихал, и если верить Завотлу, скорость корабля давно побила все рекорды. Поначалу слышался шорох воздуха о корпус, но по мере того, как меркли небеса, этот звук исчезал. Проникая в иллюминатор, солнечный свет мешал Толлеру видеть окружающую вселенную, но в ней, должно быть, царил извечный покой. Не зная, что корабль несется в пустоте, ежечасно преодолевая многие тысячи миль, сам ни за что не догадаешься. Не этим ли объясняется тяжесть на сердце? Быть может, некая часть разума встревожена несовпадением видимого глазу и происходящего в действительности?

Толлер сразу отверг эту мысль – он не страдал излишней чувствительностью, и едва ли путешествие в космосе могло переменить его натуру. Уж если нервничать, то по вполне осознанной причине, такой, например, как непосредственная близость иллюминатора. Корпус «Колкоррона» снаружи дополняли стальные обручи, а внутри – слои дегтя и парусины, придавая конструкции изумительную прочность. Но были и слабые места – вокруг иллюминаторов и люков. В одном из пробных полетов вырвало иллюминатор, и у механика лопнули барабанные перепонки, а ведь корабль даже не вышел в вакуум.

С главной палубы донеслось короткое шипение – кто-то смешивал порции огненной соли и воды, восполняя необходимое для жизни содержание воздуха. Минутой позже возник довольно резкий аромат, напоминающий запах морских водорослей, и смешался с запахом дегтя, тоже ощутимо окрепшим…

Толлер принюхался – дегтем и правда пахло сильно. Беспокойство мигом возросло. Он торопливо стащил с руки перчатку и коснулся черной поверхности борта. Теплая! Не настолько теплая, чтобы размяк деготь, холоднее тела, но ведь Толлер ожидал совсем не такого холода! Словно пелена упала – в один миг он понял, откуда взялись странные опасения…

Он всей кожей ощущал неуютное тепло!

Подбитый ватой небесный костюм для того и предназначался, чтобы не пропускать лютый холод зоны невесомости, и худо-бедно справлялся с этой задачей. Но теперь он взялся за дело всерьез, едва не покрыв хозяина испариной.

«Этого не должно быть! Мы падаем на солнце!»

Пока Толлер соображал, в чем дело, двигатель умолк, и Завотл с главной палубы позвал его по имени. Заметив, что он опять напрочь утратил вес, Толлер нырнул головой вперед к лестнице, на руках поднялся по перилам к главной палубе и предстал перед недоумевающим экипажем.

– Странное дело, – сказал Завотл. – Корабль нагревается.

– Я уже заметил. – Толлер повернулся к Готлону, который взирал на него с пилотского сиденья. – Мы что, с курса сбились?

Готлон энергично помотал головой.

– Сэр, мы с самого начала идем нормально. Клянусь, Гола ни разу не выходила из креста больше, чем на секунду.

Гола была персонажем колкорронской мифологии – она являлась заплутавшим морякам и вела их в тихие гавани. Ее имя дали путеводной звезде, которую выбрали для первого этапа путешествия на Дальний Мир.

– А все-таки, – обратился Толлер к Завотлу, – не уходим ли мы в сторону? Ведь можно держать Голу по носу и все равно падать на солнце.

– Да с какой стати нам падать? Если бы и падали, не успели бы за это время так нагреться.

– Если поглядишь за корму, – сказала Толлеру Бериза, – увидишь, что пропорция расстояний до Мира и Верхнего Мира не изменилась. Мы на заданном курсе.

– Надо отметить в корабельном журнале, – пробормотал Завотл под нос. – Что ж, будем теперь знать, что в космосе тепло. Вообще-то неудивительно, ведь солнце тут не заходит. Но ведь оно и в зоне невесомости почти не заходит, а стужа там… Вот тебе, Толлер, еще одна загадка.

– Загадка, не загадка, – проговорил Толлер, решив с этой минуты излучать уверенность и бодрость и не давать спуску растерянности, охватившей команду при первом столкновении с неизвестным, – а нам она только на руку. Можно снять проклятые костюмы. Мы ей еще спасибо скажем. Какое-никакое, а все-таки удобство.

К исходу третьего дня быт на корабле окончательно вошел в колею – к великому облегчению Толлера, сознававшего опасность скуки и однообразия, которая подстерегала экипаж. Но то была вполне предсказуемая человеческая проблема. Куда страшнее, когда природа выкидывает неожиданные фортели, отбрасывая свои самые непреложные законы, руша исконные верования человека. Едва это началось, Толлер стал казаться себе младенцем в дремучем лесу, кишащем всякой колдовской нечистью.

За первым открытием, которое поначалу всех испугало, а затем обрадовало, не заставило себя ждать и второе. Неся вахту у телескопа, Врэйкер обратил внимание, что в межпланетном пространстве нет метеоритов. К удивлению Толлера, Илвен Завотл счел наблюдение заслуживающим внимания и посвятил ему очередную пространную запись в журнале.

Как и предупреждал этот невысокий тщедушный человек, его с каждым днем все сильнее грызла хворь. От него не слышали ни единой жалобы, но он худел на глазах и почти не отрывал от живота стиснутых кулаков. Он стал раздражителен до неузнаваемости и постоянно цеплялся к молодым членам команды. Особенно доставалось Бартану Драмме.