– Неисправен. – Бартан поспешил развить затронутую Шоумом тему. – А на войне что новенького, не слыхал, часом? Лезет враг?

– Лезет, да мы ему – по зубам, по зубам!

На памяти Бартана странствующие батраки никогда не относили себя к государевым верноподданным, но сейчас он безошибочно узнал горделивую нотку.

– И все-таки необычная получается война, – сказал Бартан. – Без армий, без полей сражений…

– Насчет полей сражений – не знаю, а вот слыхал я, сидят небесники верхом на реактивных трубах, как на синерогах, и улетают от своих крепостей на милю, а то и дальше. И шаров у них нет. Ни одного. Ничто тебе не мешает шлепнуться на землю. – Шоума передернуло, да так, что скрипнули козлы. – Прямо-таки счастье, что я тут, а не там. Там угробиться – проще простого.

Бартан кивнул.

– Вот почему короли больше не водят в бой свои армии.

– Лорд Толлер не из таких. Слыхал про лорда Толлера Маракайна?

Бартану это имя напомнило о далеких годах Переселения, и он слегка удивился, что сия легендарная фигура все еще не сошла с исторической сцены.

– Конечно. Мы же не совсем отрезаны от мира.

– Говорят, лорд Толлер там почти безвылазно. Дерется с ядовитыми мирцами и по части храбрости любого заткнет за пояс. – С патриотическим жаром Шоум принялся рассказывать о подвигах лорда Толлера Маракайна в межпланетной войне; от иных историй за милю несло вымыслом. Голос батрака густел и даже начал вибрировать от воодушевления – несомненно, Шоум успел вжиться в образ главного персонажа своего рассказа. Бартану это вскоре надоело, и мысли его вернулись к издевкам бывших приятелей.

Он прекрасно понимал: не стоит верить пустым сплетням, и вообще, при чем тут Глэйв Тринчил? Глэйв все еще приходит на ферму, подсобляет с тяжелой работой, а другие – почти все – больше не являются и не помогают, но… – Мысль вонзилась в мозг, словно кинжал. – Но чаще он бывает на ферме в те дни, когда Сондевира одна.

Бартан попытался выбросить это из головы и тотчас вспомнил случай, которому когда-то не придал значения. Вспомнил, как Сондевира и Глэйв стояли у фургона Тринчилов и, думая, что никто их не видит, обнимались так, будто им это не впервой.

«Почему я вдруг усомнился в верности жены? – подумал Бартан. – Что со мной делает эта тварь? Я знаю, что не мог ошибиться в Сондевире. Да, другие способны ослепнуть от любви, но я-то слишком умен и опытен, и крестьянской девчонке не так-то просто меня одурачить. Пускай эти пентюхи зубоскалят вволю, плевать я на них хотел».

Дождь унялся; впереди над дорогой висел четко очерченный край тучи, и казалось, фургон выезжает на солнечный свет из тени громадного здания. Невдалеке виднелся перекресток, там Бартан собирался свернуть на широкую дорогу к Новому Миннетту. Наполненные водой выбоины напоминали зеркала, а колеи – шлифованные металлические рельсы; в тех и в других отражалось ясное небо.

Непонятно отчего Бартана кольнула совесть. Он повернулся к Шоуму.

– Прости, старик, раздумал я нынче на рынок ехать. Придется тебе пешком. Далековато, но…

– Ерунда, не бери в голову. – Шоум философски пожал плечами. – Я уже полпланеты исходил, управлюсь и со второй половиной.

Он закинул котомку за плечо, спрыгнул на перекрестке с козел и широким, уверенным шагом двинулся к Новому Миннетту. Только на секунду задержался – помахать рукой. Бартан помахал в ответ и погнал фургон на запад, где лежал его участок.

Чувство вины окрепло, когда он признался себе, что строит Сондевире ловушку. Жена не ждет его до сумерек, и к поездке в город он начал готовиться за несколько дней, а значит, у нее было вволю времени, чтобы договориться с Глэйвом. От этой мысли Бартан стал сам себе противен, но угрызения совести уживались со странным волнением, возникшим одновременно с новой проблемой: если он издали увидит Глэйдова синерога у своей коновязи, хватит ли ему коварства остановить шумный фургон, спешиться и беззвучно подкрасться к дому? И что будет, если он застанет парочку в постели? Год тяжелого труда значительно развил его мускулатуру, но до Глэйва ему было далеко, да и драться Бартан не любил – не хватало опыта.

«Ужасно, – размышлял он под перекрестным огнем эмоций. – Все, что мне сейчас надо от жизни, это застать жену в одиночестве. Чтобы она тихо-мирно работала по хозяйству. А зачем рисковать? Зачем терять свое счастье? Что тут думать: разверни фургон, подбери Шоума да езжай на рынок. Как и собирался. Накачайся в таверне коричневым элем вместе с дружками-забулдыгами да забудь про все…»

Ландшафт впереди затянуло непроницаемым туманом цвета спелого персика с серебристым отливом – это свежевыпавшая дождевая влага, нагретая солнечными лучами, возвращалась в небеса. Прямо перед глазами Бартана возникло темное пятнышко; оно дергалось, через каждые пять-шесть секунд меняло форму и наконец обернулось наездником, приближающимся довольно быстро. Глэйв Тринчил. Бартан узнал его задолго до того, как смог разглядеть лицо, – и снова всколыхнулись эмоции, на этот раз – облегчение пополам с разочарованием. Они встретились далеко от фермы, и Глэйв запросто может сказать, что даже не думал сегодня заезжать туда, а возвращается из другого места. И поди докажи, что врет.

Рассуждая таким образом, Бартан ожидал, что Глэйв беспечно поздоровается и проедет мимо, и был застигнут врасплох, когда юный фермер еще издали замахал руками. Сердце его тревожно забилось, когда он понял, что Глэйв взволнован. Неужели на ферме случилась беда?

– Бартан! Бартан! – Перед фургоном Глэйв натянул повод синерога. – Как хорошо, что ты вернулся! Сонди сказала, ты в город уехал.

– Сонди сказала? – сверля Глэйва ледяным взглядом, поинтересовался Бартан; других слов ему не пришло на ум. – Стало быть, ты снова почтил ее визитом в урочный час?

По всей видимости, Глэйв пропустил это обвинение мимо ушей. Его широкая простецкая физиономия выглядела озабоченной, и напрасно Бартан искал на ней признаки лукавства.

– Ты давай, поезжай быстрее, – сказал Глэйв. – Ты там нужен.

Бартан обругал себя: какого черта нянчиться с дурацкой ревностью, когда ясно, что произошло что-то серьезное.

– Что с ней?

– По правде сказать, не знаю. Я мимо проезжал, ну и заглянул. Хотел спросить, может, пособить надо с чем-нибудь тяжелым. – Глэйв, хоть и был взволнован, не преминул бросить горделивый взгляд на свои мускулистые руки. – Сонди сказала, надо дерево выкорчевать, ну, там, где ты хотел коловую фасоль растить и эту, как ее…

– Да черт с ней! Что с моей женой?

– Ну, так вот, прихватил это я заступ и топор и взялся за корни. Жаркая работенка, даром что дождь. По правде сказать, обрадовался, как увидел, что Сонди идет ко мне с кувшинчиком слабого пива. Это я так думаю, что там было слабое пиво, я ведь к нему даже не притронулся. Ну, так вот, в дюжине шагов от меня, вряд ли дальше, вскрикнула этак, уронила кувшин и на траву опустилась. И – хвать себя за лодыжку. Ну, я испугался, думал, оступилась, кинулся к ней, и тут она как посмотрит на меня да как завопит! Но это еще что! Страшнее всего… Страшнее всего… – Юноша умолк и озадаченно уставился на Бартана, словно видел его впервые в жизни.

– Глэйв!

– Страшнее всего был крик, Бартан. Понимаешь, у нее при этом рот не открывался. Я ей глядел прямо в лицо, слышал крик, но ведь губы-то у нее были сжаты! Ни хрена себе диковина, правда? У меня аж кровь заледенела.

Бартан приподнял вожжи, чтобы хлестнуть синерога.

– Чепуху ты несешь, по-моему. Ну ладно. Сондевира вскрикнула, так? Больше ничего не случилось? Она что, ногу подвернула? Что она говорит?

Глэйв медленно, задумчиво покачал головой.

– Ничего она не говорит. Вообще ничего.

– Вообще ничего? Слушай, какого лешего?.. – Тут опять накатила тревога. – Она, часом, не онемела?

– Да не знаю я, Бартан, – простодушно ответил Глэйв. – Тебе самому надо бы посмотреть. Я с нею посидел, пока время было, хотел помочь, да чем тут поможешь…

Конец фразы потерялся в топоте копыт и стуке колес. Бартан гнал синерога во весь опор по ухабистой дороге, ерзал и подскакивал на голых досках облучка, но терпел. Яркий туман уже завладел горизонтом, так стиснув пределы видимости, что Бартану казалось, будто он двигается посреди арены под колоколообразным сводом, по которому, переплетаясь друг с дружкой, взбегают к самому солнцу слабые пастельные разводы. Вскоре водяные пары начали рассеиваться, по небу растеклось молоко с легким голубоватым оттенком, и Бартан увидел вдалеке свою ферму – она сияла, подновленная дождем и туманом. Когда он подъезжал к дому, небо уже обрело прежнюю яркую голубизну, и вновь проглянули дневные звезды.