Как-то капитан приехал с подозрительной торопливостью. Вызвал к себе сержанта и капралов и после разговоров с ними зашел в барак. В это время как раз начинался обед. Ни с того, ни с сего Манжен стал ругаться и грозить нам сокращением нормы довольствия, если мы не исправимся. Мы глядели на него, ничего не понимая.

Оказалось, что капитан, проезжая по местечку, был остановлен кюре, который рассказал ему о проделках русских солдат в церкви.

Больше всего тогда попало сержант-мажору за то, что он не доложил обо всем капитану. Наругавшись досыта, Манжен сел в машину и уехал.

Через несколько дней рано утром капитан опять приехал в лагерь. На этот раз не один, а с инженером. Инженер осмотрел произведенную солдатами работу и сказал капитану, что положенная норма выполнена. Солдаты спросили Манжена:

– Почему за эту каторжную работу ничего нам не платят?

Капитан покраснел. Он бросил злой взгляд на солдат, потом на инженера. Услышав вопрос русских, инженер насторожился и хотел что-то сказать, но в этот момент капитан быстро встал и, взяв инженера под руку, вышел с ним из барака, ничего не ответив. После обеда оба они уехали.

Вечером капрал передал русским подслушанный им разговор капитана с инженером. Последний настаивал на немедленной выплате русским за работу, капитан заявил, что будет платить после, когда найдет это нужным.

Время тянулось медленно. Каждый день казался годом. Однообразная изнурительная работа с лопатой или тачкой в руках опротивела. Пища все ухудшалась. Силы людей убывали, лихорадка трепала почти всех, смерть чаще навещала нас.

Наша дружная пятерка помещалась в углу барака. Мы были одногодки, унтер-офицеры, хотя и разжалованные в ля-Куртине «революционным» фельтенским судом, товарищи из второго особого полка, только разных рот. Кроме меня и Макарова с Очениным в пятерку входили Владимир Станкевич из Смоленской губернии и Андрей Карпов из-под Саратова.

Мы держались как-то обособленно от остальных солдат. Чаще всего бывали вместе, всегда вели тихий разговор между собой. Мы никак не могли мириться с условиями ссылки и искали какого-либо выхода.

В следующий приезд Манжена Оченин спросил его, привез ли он деньги за работу. Капитан торопливо ответил:

' – Я никаких денег не привез и привозить не собираюсь. Французское правительство бунтовщикам денег не платит. Скажите спасибо за то, что вас всех не расстреляли в ля-Куртине, и за то, что вас кормят.

– Расстреливать нас не за что, – сказал Оченин, – мы Франции ничего плохого не сделали. За бремонский бой мы заслуживаем лучшего отношения.

– А кормят нас здесь не даром, а за нашу работу, – добавил Макаров. – Кроме ппщи нам полагается три франка в день…

– А вы откуда это знаете? – спросил Манжен, зло посмотрев на наших охранников.

– Если вы нам сегодня денег не выплатите, то завтра мы на работу не пойдем, – громко сказал Оченин.

– Посмотрим, как вы не пойдете, – бросил капитан.

– Очень просто, не пойдем и все, нам терять нечего…

– Плати деньги, капитан, иначе бросим работу, – вдруг закричало несколько голосов.

Капитан сердито повернулся и ушел.

После утреннего подъема солдаты собрались завтракать. Во время завтрака возник спор: итти или не итти на работу. Когда раздался сигнал, произошло замешательство. Многие солдаты, вспомнив ля-Куртин, тут же пошли по дороге к каналу, а некоторые стояли в нерешительности. Мы всей пятеркой решили на работу не итти. К нам присоединилось человек пятьдесят.

Через полчаса пришел капитан. Зло оглядев нас, он приказал нам сию же минуту отправиться к каналу. Мы продолжали стоять молча на одном месте.

– Я в последний раз приказываю выйти на канал! – закричал капитан.

– Мы до тех пор не пойдем, пока не получим причитающиеся нам за работу деньги, – заявил Оченин.

– Вам никаких денег не причитается, – сказал капитан. – Кто не подчинится моему приказанию, тот будет строго наказан. Не забывайте, здесь – Африка!

– Наказывайте, как хотите, а на работу мы не пойдем.

Видя, что говорим с ним только мы – пятерка, стоящая отдельно от других, капитан приказал нам следовать за ним.

Дойдя до барака, в котором помещалась охрана, капитан еще раз приказал итти на работу. Мы отказались. Манжен был окончательно взбешен. Дрожащей рукой он открыл дверь комнаты, которая служила вместо гауптвахты, и, введя нас туда, запер дверь на ключ. Но эта мера не подействовала на остальных: на работу они не пошли.

Очутившись под замком, мы стали обдумывать свое положение.

– Начинается, – проговорил я, обращаясь к товарищам.

– Да уже началось, вызов сделан, – ответил Оченин.

– Началось не плохо, не знаю, чем кончится, – поддакнул Станкевич.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – заключил Карпов.

– Чем бы ни кончилось, но отступать не будем, – сказал Макаров.

– Посмотрим, как поступит с нами Манжен.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Весь день мы просидели голодные. На следующее утро всех отказавшихся работать заперли в один из бараков. Нашу пятерку вывели к «доске отдыха».

Нас посадили на ребро прибитой между двумя столбами доски, вытянули во всю длину ноги и руки и закрепили их в деревянном заборе. Кисти рук и ступни ног оказались по другую сторону забора.

Сидеть на ребре доски с вытянутыми вперед руками и ногами было ужасной пыткой. Согнутые в этом положении, намученные работой, спины ныли нестерпимо и даже трещали. Когда же нас освобождали, мы, прежде чем встать на ноги, вынуждены были крутиться волчком, чтобы разогнуть спину.

Это наказание длилось четыре дня подряд. Каждый день утром и вечером нас сажали на два часа на доску. Пища выдавалась в половинном размере.

Вскоре в наш лагерь пришло пополнение. Оно состояло из ста пятидесяти русских солдат с македонского фронта. Они прибыли из лагеря, находившегося у границ Испанского Марокко.

«Македонцы» оказались славными ребятами. Они быстро сдружились с ля-куртинцами. В Африке за один месяц пребывания они уже успели увидеть и испытать кое-какие «прелести». «Доска отдыха» для них была не новостью.

Измученные трудностями македонского фронта н издевательством своих офицеров, они, услышав об Октябрьской революции в России, отказались итти на позиции. После репрессий со стороны начальства, которые не сломили их волю, македонцы были направлены в африканскую ссылку.

Будучи в прежнем лагере, македонцы работали на строительстве тоннеля для железнодорожного пути. Им также ничего не платили. Узнав, что за работу им полагается три франка в день, они потребовали объяснений. В ответ на это начальство запретило выдавать им горячую пищу в течение трех дней. Македонцы настаивали на оплате своего труда. Тогда был отдан приказ посадить на «доску отдыха» тех, кто первым поднял голос протеста. Так македонцы ничего и не добились.

Охранники оказались людьми не плохими. По воскресным дням они отпускали русских солдат в ближние деревни. Население относилось к солдатам сочувственно, всячески старалось помочь, кто чем мог, главным образом снабжая продуктами питания.

В один воскресный день начальник охраны отпустил группу македонцев в деревню. Они задержались там и вернулись поздно. В этот вечер в лагерь приехал офицер. Увидев возвращавшихся русских, он пошел им навстречу.

– Вы где были?

– Гулять ходили, господин капитан.

– Кто вам разрешил?

– Никто не разрешал, сами пошли, – ответил один солдат.

– Вас капрал отпустил? – допрашивал офицер.

– Никак нет, господин капитан. Капрал не вйдел, как мы ушли. Мы старались, чтобы он не заметил нашего ухода.

– По десять часов «доски отдыха» каждому! – закричал офицер.

После отбытия наказания и отъезда офицера все восемнадцать македонцев ночью ушли в Испанское Марокко. Французские власти потребовали выдачи бежавших русских. Через несколько дней беглецов привели обратно, а потом отправили неизвестно куда.