– Мэтт больше не приходил?

Показалось, или брат замялся? Мария решила, что поняла, почему…

– Прости, что ударила его в участке

– Ага, кстати об этом. Думаю, вместо… ударов, тебе, возможно, стоит выслушать парня.

– У меня нет никакого желания выслушивать, что жена его не любит и…

– А если он хочет поговорить о другом?

– В смысле? – Мария хорошенько встряхнула бутылочку с чесночным порошком, и тут в голову пришла еще одна мысль. – А что он вообще делал в участке?

Вместо ответа Скай забормотал:

– Эм, кажется, мои стейки горят… и Шала опять жульничает в «Скрэбл». Мне пора.

– Скай?… Зараза! – буркнула Мария, когда он повесил трубку.

– Что-то не так? – спросили за спиной.

Оглянувшись, Мария увидела в дверях Хосе.

«Что-то? Все не так!»

– Нет. Просто Скай опять пытается учить меня готовить. – Сейчас не лучший момент упоминать Мэтта, особенно в свете того, о чем она собирается поговорить с Хосе. – Хочешь кофе?

– Нет! И никакой горчицы. – Он усмехнулся.

– Прости. – Добавив к рисовой смеси воду, Мария примостила сверху крышку и повернулась. – Нам надо поговорить.

Хосе внимательно изучал ее лицо:

– И почему твой тон напоминает мне мамин, когда она нашла «Плейбой» под моей кроватью?

Мария улыбнулась и села за стол. Хосе устроился напротив. Их взгляды встретились, и в груди все сжалось от чувства вины. Надо было сказать ему, признаться, прежде чем он уехал в Нью-Йорк. Или потом, после выкидыша. И Мэтт тоже должен знать. Стоило рассказать ему о ребенке и о том, что она, возможно, больше не сможет зачать, еще когда они только начали встречаться… Стоп. Теперь это неважно. Мэтт – женатый ублюдок. Но Мария должна была припереть его к стенке насчет выходных в Далласе. Должна была. Должна. В ее жизни появилось слишком много обязанностей.

Мария попыталась придумать, как бы смягчить новость, но деликатность никогда не являлась ее сильной стороной, так что пришлось нырять в омут с головой.

– Когда ты уехал в Нью-Йорк, я была беременна.

Рот Хосе широко открылся.

– Ты… Я… У нас есть ребенок?

Несколько слезинок прорвалось сквозь ресницы.

– Нет. Я его потеряла.

Его? Мария так и не узнала, девочка это или мальчик. Она прижала пальцы к дрожащим губам и объяснила:

– Беременность протекала тяжело. Они убеждали, мол, это не моя вина, но я порой думаю, что, если бы старалась лучше, если бы…

– Почему ты мне не сказала?

– Сначала гордость взыграла. Дескать, если я тебе не нужна, то и ребенок тоже. Потом ты так ни разу и не позвонил, и я разозлилась. А через три недели после твоего отъезда, заболела. Пришлось делать операцию и… – Мария вытерла щеки тыльной стороной руки. Не стоит открывать ему все. – Я ошиблась. Прости.

Хосе спрятал лицо в ладонях. Услышав, что рис закипел, Мария пошла убавить огонь. А когда за спиной скрипнул, отодвигаясь, стул, решила, что Хосе сейчас уйдет. Она его не винила. Но вместо этого он вдруг оказался рядом.

– Какого черта ты просишь прощения, когда виноват только я? – Он коснулся ее плеча. – Мне не стоило уезжать.

Мария, сдерживая слезы, обернулась:

– Нет, Хосе. Ты должен был. Сейчас я это понимаю.

Хосе покачал головой:

– Я любил тебя. И думаю, до сих пор люблю. Если бы мы…

– Не надо. – Она прижала палец к его губам. – Слушай, я тоже тебя люблю. И всегда буду любить, но это не тот тип любви. Когда я только появилась здесь, то мечтала стать частью семьи. И тут ты, весь из себя… сексуальный. Я была молода и уверила себя, что если мы полюбим друг друга, то тогда я точно обрету семью. А когда Эстелла умерла… – Понадобилось время, чтобы сформулировать мысль. – Когда она умерла, я стала тем, кто понимал тебя так же, как она. Думаю, я воплощала собой все, что ты потерял, и потому ты наконец мне открылся.

Хосе моргнул.

– Мама просила держаться от тебя подальше. Дескать, поднимется шумиха…

– Она была умной женщиной, – усмехнулась Мария.

– А если она ошибалась? – Он прикоснулся к ее лицу.

– Нет. Ты принадлежишь Нью-Йорку. Я никогда не оставлю Совершенство. И прямо сейчас я ненавижу Мэтта, но то, что я испытывала к нему… Именно такой и должна быть любовь.

Хосе сжал пальцами ее подбородок:

– Чертов ублюдок. Если он не будет относиться к тебе как должно, я вырву его сердце.

– Между нами все кончено, – заверила Мария.

– Ты с ним поговорила?

Она тряхнула головой:

– Нет! И не собираюсь.

В дверь постучали. «Явился – не запылился!» Внутренности затряслись, точно желе. Мария уставилась в сторону гостиной и, схватив Хосе за руку, попросила:

– Открой, пожалуйста. И если это Мэтт – гони его прочь.

Хосе ушел. Мария повернулась к плите и заставила себя не прислушиваться, опасаясь, что соблазнится голосом, если это и правда Мэтт. Она боялась, что захочет сказать, мол, ей плевать на его ложь, плевать на его жену, потому что она все еще любит его всем сердцем и, вероятно, будет любить вечно.

Но несмотря на все попытки, Мария услышала, как закрылась входная дверь. На кухню вернулся Хосе.

– Это был Мэтт?

– Да.

Это мало походило на глубокий тембр Хосе, зато на голос любимого мужчины Марии – очень даже. Зажмурившись, она вознесла молитву – Богу, Деве Марии, всем святым, что вспомнила, и на всякий случай, всем духам, в которых верил Рэдфут. Лишним точно не будет.

– Слушай, – начал Мэтт, сведя на нет все молитвы, – если собираешься мне врезать, давай побыстрее. Потому что нам надо поговорить.

Рэдфут шел к крыльцу Рамона Клауда, с тяжелым сердцем и благоухая виски. Перед уходом из «Напуганного цыпленка» он вылил на себя последнюю порцию, надеясь, что это поможет. О нетерпимости Рамона к пьяницам мало кто знал. А причина для нее, как подозревал Рэдфут, проста – покойный отец мальца.

Достигнув цели, Рэдфут постучал в дверь. Все это казалось таким неправильным, но он сам поставил Веронику в неудобное положение, а значит, должен все исправить.

На пороге появился Рамон, и взгляд его был полон презрения – презрения сына, который считает любого мужчину недостойным своей матери. Рэдфут это уважал.

– Ты звал меня, чтобы… вместе пойти на совет, – протянул он. – И вот я здесь. – И нарочно наклонилась, дабы невыносимый запах виски точно учуяли.

Рамон отступил.

– Ты чертовски хорошо знаешь, что совет давно разошелся по домам!

Рэдфут уставился на часы:

– Вот блин. Должно быть, я потерял счет времени.

– Пойдем завтра.

– Звучит отлично. – Рамон попытался закрыть дверь, но он удержал ее рукой. – Знаешь, а ведь поначалу я взбесился. Ну кто захочет жениться на твоей плоскозадой мамочке!

– Вали домой, пока я не сделал то, о чем пожалею, – вскипел Рамон.

– Да ты ж не дослушал! Я передумал. Сижу, значит, в «Напуганном цыпленке», и тут меня осеняет: она четверть века терпела твоего папашу, так что и меня чуток потерпит. Я не намного хуже твоего старика.

– Ах ты ублюдок! – Рамон вылетел на улицу и припечатал Рэдфута к стене дома.

– Я не ублюдок, – заметил тот. Чистая правда, хотя на этом она и заканчивалась. Рэдфут заставил себя продолжить: – Да, наверное, не стоило говорить, что она мне дорога и все такое, но ты же знаешь женщин. Пока лапши не навешаешь – ничего от них не получишь.

Рамон занес кулак. Рэдфут приготовился, но удара не последовало. Мальчишка опустил руку и оттолкнул его.

– Убирайся. И держись подальше от моей матери. Понял? Потому что, клянусь, старик, если хоть раз увижу тебя рядом с ней, я из тебя дух вышибу! Она терпела одного мудака и не будет мириться со вторым.

– А как же в-в-ст-треча с советом? – промямлил Рэдфут.

– Отменяется. – Рамон ринулся обратно в дом и захлопнул за собой дверь.

Рэдфут двинулся прочь, пошатываясь, на случай, если за ним наблюдают из окна, и пробормотал: