Надоело все!..
Вот лежать здесь на пляже, загорая, купаясь в одиночестве, все-таки удовольствие. Один т необходимых ей элементов жизни!
Рапорт
Начальнику РОВД капитану милиции Б. Б. Губкину от старшего участкового инспектора майора милиции Н. Н. Зелькова
Сообщаю, что мною вторично проверено заявление пенсионера Остроухова. Проникновение в квартиру не нашло своего подтверждения по следующим причинам: мы заходили в квартиру, открытую ключом, данным Остроуховым. В квартире порядок, никаких крупных предметов не похищено, на вешалке зимнее пальто, магнитофон цел, статуэтки, судя по пыли, все на месте. Следов не обнаружено. Основания заниматься более делом Вождаева не имеется. Прошу Вашего разрешения пригласить гр. Остроухова в опорный пункт охраны общественного порядка для беседы.
Участковый инспектор майор милиции Я. Я. Зельков.
Постскр. А что он профессор или там писатель — не важно. У нас все равны. Н. 3.
5
Войдя в кабинет мужа и не найдя Войтецкого там, фрау Гилъда спросила молодого сотрудника, всматривавшегося в красную подрагивавшую стрелку какого-то прибора, стоявшего на отдельном маленьком столике:
— Герр Войтецкий надолго вышел?
— О нет, он сказал: «Если фрау Гильда придет, она найдет меня в первой комнате лаборатории».
— А туда можно входить?
— Пожалуйста, фрау, это соседняя комната. Туда вход свободен. Особые пропуска требуются только начиная с четвертой комнаты… Вам вот в эту дверь!
Сотрудник вскочил, провел даму по коридору, без стука приоткрыл плотную обитую пробковым щитом дверь, вежливо пропустил Гильду.
В просторной палате у окна, на столе, в большой клетке, обтянутой крест-накрест витой проволокой, оскалив пасть и царапая выпущенными когтями передних лап проволоку, в дикой ярости рычала серая со взъерошенной шерстью кошка. К ее затылку тянулись два тонких провода…
Сотрудник поклонился, закрыл дверь, оставив Гильду наедине с мужем.
— Мирек! Можно?
— А! Моя Гильда. Прошу, прошу, одну минуту… Сейчас выключу ток…
Войтецкий нажал кнопку, яростное рычание кошки оборвалось, кошка присмирела, втянула когти, стала, сжавшись в клубок, тереть лапами мордочку… Гильда молча смотрела то на кошку, то на мужа, быстро повернувшегося к ней на круглой винтовой табуретке. Его глаза выражали непривычную для Тильды жестокость. Он не выдержал ее взгляда и опустил глаза…
— Кого ты сейчас ненавидел? — медленно и испытующе спросила она — Меня?
— О, только не тебя! — чуть слышно пробормотал Войтецкий, — Прости меня… Я напрасно позволил тебе увидеть даже этот невиннейший научный эксперимент…
— А каковы же у вас в институте тогда не невиннейшие? — тоскливо вымолвила Гильда. — Значит, все-таки правда все, что рассказывают там о вашей Германии?
— Молчи, молчи! — Оглянувшись в испуге, Войтецкий прикрыл рот жены ладонью, подчеркнуто громко выкрикнул: — На великую Германию всюду клевещут ее враги! Величайшие благодеяния германскому народу принесем мы во славу гению фюрера!
Фрау Гильда отступила на шаг. Изучающе, презрительным взглядом смерила она лицо мужа, задохнулась, едва не выкрикнув то, что рвалось из глубины груди, но сдержалась и побледневшими губами чуть слышно прошептала:
— Кажется, я теперь хорошо и вполне поняла тебя!.. Я приехала сюда в надежде, что мы с тобой, как до этой войны, можем быть единомышленниками во всем и что тебя хватит смелости… Но ты… ты… ты… Отпусти меня с дочкой отсюда, я хочу уехать немедленно! Мне, конечно, было бы интересней посмотреть, как подобные эксперименты производятся в вашем прекрасном институте на человеческом материале… Герр Войтецкий, перед вами блестящее будущее! Простите, сейчас наступило время кормить нашу девочку, ей, бедняжке, всего только восемь лет, и я должна блюсти назначенный ей режим.
И, увидев дрожащие пальцы мужа на ручке уже приоткрытой им двери, она быстро вышла из кабинета, кивнув молодому вежливо привставшему сотруднику:
— Будьте здоровы, майн герр!..
Вечером следующего дня фрау Гильда Войтецкая, которой сделаны были все необходимые пометы в ее проездных документах, вылетела вместе с маленькой дочкой к месту своей работы — в парижский штаб германской оккупационной армии. На крошечном аэродроме ее провожал грустный и любящий муж — герр Мирослав Войтецкий, некто из абвера и два-три вылощенных сотрудника не имеющего названия научного института… Прямого поезда отсюда до Парижа не существовало, и потому ей и дочери предстояла пересадка…
Резолюция начальника РОВД капитана милиции Б. Б. Губкина
На основании рапорта участкового инспектора Зеяькова о факте проникновения в квартиру профессора Вождаева, не нашедшего своего подтверждения в результате повторной проверки, в возбуждении уголовного дела отказать.
6
После салона самолета с «отвлекающими» попутчиками и задрапированными иллюминаторами в купе (слава Богу, попутчиков не оказалось) под стук колес хорошо было приводить в порядок свои мысли. Маленькая дочь мирно спала, ее мягкие каштановые волосы разметались по подушке, ее бледное личико, наполовину прикрытое краешком саксонского пледа, было безмятежным. Она спала с полуоткрытым, словно ждущим материнского поцелуя ротиком. Фрау Тильда лежала на диване поверх одеяла, подложив ладони под затылок, и думала, думала, нахмурив тонкие темные брови так, словно мысли ее были нелегким трудом…
Да и в самом деле, может быть, она была вчера не совсем права. И слишком дурно думала о муже, и, может быть, зря упрямствовала, когда вечером он уговаривал ее остаться, ну пусть совсем ненадолго, но хотя бы на несколько дней. Еще не поздно было изменить решение. Всю ночь он рассказывал ей о своей научной работе, и она во многом ему поверила, но утром все-таки сказала: «Нет… Ты прости меня, Мирослав, я еду…» И он взял телефонную трубку и кому-то там велел оформить ее документы и обеспечить билеты. Ничего изменить уже стало нельзя…
— Ну почему, почему? — до самого отъезда, пока не уселись в автомобиль, все спрашивал он. — Почему так стремительно, так внезапно? Ты мне не веришь?
— Я верю, Мирек, что ничего плохого ты не задумал, — искренне и серьезно ответила она, перед тем как выйти из дома, — но они могут заставить тебя… Заставить против твоей воли… Ты даже и сообразить не успеешь, как это неожиданно для тебя самого может произойти… А кроме того… Ты меня знаешь… Иногда моими поступками руководит интуиция… Может быть, это суеверие, но… я боюсь почему-то за нашу девочку… Я не хочу, чтобы она была здесь…
— Это глупо! — сказал он. — Ведь с нею и ты, и я!
— А обратил ты внимание на взгляд этого Мильнера, которым он удостоил меня и нашу девочку?
— Когда?
— Да когда, зайдя к нам сегодня, он передал мне твой паспорт и визу на выезд и ткнул в нее пальцем. И никогда не забыть мне тона, каким он сказал: «Это моя подпись, глядите, фрау…» И я спросила: «А разве должна была быть чья-либо другая подпись?» И он буркнул: «Начальника! Но он… он мог бы и не подписать… Нам приятно, когда жены наших ученых друзей живут вместе с нами… А из особого благоволения к вашему супругу… Мы очень ценим его!»
Гильда сама ни о чем не расспрашивала своего мужа, он, казалось, ничего не скрывал от нее, признаваясь в то же время, что ему доступны пока далеко не все отделы научного Центра, в котором он работает, но, должно быть, лишь потому, что он еще недостаточно опытен, и, наверное, потому также, что время сейчас военное и у Германии, как у всякого ведущего войну государства, должны же быть свои военные тайны…
Тут Гильда вспомнила свой резкий вопрос ему: «Так ты немедленно уволился бы, ушел бы из этого института или выразил бы свой протест?» А он, Мирослав, смешался, промолчал.
Да и в самом деле, как мог бы он быть не вовлеченным в любое дело, какое ему было бы предписано безусловно его начальством! Всякий отказ стал бы не только концом его работы, но и концом его существования на этом свете, ибо ему самому слишком хорошо известно, что такое фашизм!
