Литмир - Электронная Библиотека

— Ладно. А как насчет арифметической ошибки? Знаешь, эти калькуляторы, чудо двадцатого века, чуть подсядет батарейка, и они уже — раз! — и восемь тысяч где-то остались… за магазином…

— Вы это серьезно, Николай Константинович?

— Тебя, следователь, я не без удовольствия вижу, просто так не проведешь. Жмем дальше. Как считаешь насчет обмана, допущенного получателями или поставщиками? Может быть, поставщики лишний товар отпустили без документов? Может, утеряны документы или, наконец, похищены?

В тот же день педантичный Ямочкин решил проверить калькулятор ревизора, но товарищ Богомолов, как оказалось, никогда не доверял электронике, он пользовался проверенным старинным методом — счетами, поэтому ошибку в своих действиях, даже маленькую, не Допускал.

Арифметическую ошибку отрицали и работники милиции. «Есть недостача, восемь тысяч», — говорили они. Поэтому, вычеркнув з нашего сценария следственных действий проверенные пункты, мы с Ямочкиным оставили две рабочие версии: первая — это недостача вследствие обмана, допущенного поставщиками или получателями товара, вторая — это недостача вследствие хищения, совершенного Камоликовым, Пинчуковой и… Мне, по правде, очень не хотелось думать, что втравили и несовершеннолетнюю девушку — ученицу Леонтьеву.

Утром следующего дня я выдал райотделу милиции постановление на обыск в доме Пинчуковой, а где-то часам к двенадцати с постановлением на обыск в доме Ка-моликова прибыл сам, естественно, полагая, что, являясь руководителем магазина, заведующий может оказаться и возможным руководителем хищения.

Обыск в квартире Камоликова ничего не дал. Зато работники милиции, проводившие обыск у Пинчуковой, принесли мне разлинованную бумагу — подсчеты типа «дебет — кредит». Это была типичная «черная бухгалтерия», то есть истинная бухгалтерия магазина. Я начал ее расшифровывать. И оттого, что сперва ничего не получалось, злился. Я гасил возникшее и все нараставшее чувство неприязни к подследственным. Гасил, потому что Хотел быть беспристрастным. Но могу же я хоть с самим собой поделиться подозрениями в этих записках? Не нравится мне этот Камоликов. По всем данным, он крутил здесь как хотел давно, и пока ему почему-то все сходило с рук…

Из приемной секретаря и делопроизводителя прокуратуры донесся плач ребенка. Мне всегда как-то не по себе, когда на прием приносят или привозят детей. Однажды пришла женщина с мальчуганом лет семи. Я проверил ее жалобу на приговор суда в отношении мужа и вынужден был отказать ей — муж был осужден в соответствии с законом.

На следующий день только я вышел из прокуратуры, как почувствовал удар в плечо. Кто-то бросил в меня камень. Оглянулся: сынок той самой посетительницы. Я пошел своей дорогой, чувствуя себя перед этим мальчишкой и впрямь виноватым… Не потому виноватым, что отказал матери, а потому, что не мог объяснить мальчишке… Он ведь видел только то, что дядя, сидевший за столом, отказал его маме, для него это значит, что дядя нехороший. А с младенцами и того хуже — похоже на спекуляцию материнскими чувствами.

Плач в приемной прекратился. Отворилась дверь, и на пороге появилась с ребенком на руках Екатерина Степановна Раскольникова, мой верный помощник.

Я был очень рад ее видеть. Вскочил, обнял, усадил поудобнее.

— Николай Константинович, я не виновата, — сказала она, и мы оба рассмеялись. Малыш засопел.

Я понял, почему она так говорит. Когда я сюда приехал, мы собрались вот в этом самом кабинете. Стали знакомиться: Татьяна Ивановна — секретарь и делопроизводитель, старший следователь Никонов, следователь Скворцов и помощник прокурора Раскольникова. Вот и вся прокуратура района. Никонов, который собирался стать прокурором района, был обижен, наверное, тем, что из Москвы прислали меня, как будто я сам себя именно сюда назначил. А вскоре он начал работать в прокуратуре области. Тогда Скворцов стал старшим следователем, на место Скворцова пришел недавно закончивший университет Василий Ямочкин. Как раз в то время Раскольникова готовилась рожать сына.

Ну что сказать? Новый район, новые люди, сам я для них тоже новый. Работы много, а работников мало. Наша работа вообще трудная. А если подумать, какая легкая?

Катя извиняется. Чудачка, это ж так здорово — иметь сына!

Малыш заулыбался.

— Как ты назвала его? — спросил я, хотя прекрасно знал, как, но хотел развлечь ее, заранее приготовив «достойный» экспромт.

— Родионом.

— Хм, Родион Раскольников, значит, на приеме у прокурора — забавно звучит! Если б, конечно, не возраст — восемь месяцев от роду!

— Николай Константинович, я пришла вам сказать: я очень хочу работать, правда-правда!

— Сиди дома, еще наработаешься.

— Дайте мне хоть надзорные по нескольким жалобам почитать, а то я совсем забуду то, что знала.

Конечно, она могла бы еще немного посидеть дома, но раз сама рвется… Дел-то невпроворот.

— Хорошо, дам тебе надзорные, проверяй, но кормить же его надо часто. Так что, когда необходимо, уходи домой.

— Да, — произнесла счастливая мама, — сейчас как раз мы и пойдем этим заниматься.

Где-то читал, что одного писателя постоянно обвиняли в том, что в его произведениях о космосе нет ничего о любви. Он отвечал журналистам, что пишет о людях, среди которых женщин нет или почти нет. И поэтому любовных ситуаций в его творчестве быть не может. Я еще недавно был уверен, что и в нашей работе это почти так же. Помните, у Адамова инспектор Лосев не может устроить свою личную жизнь и у Липатова Прохоров никак не прибьется к счастливому семейному берегу. У Безуглова следователь по особо важным делам тоже одинок… Женщин хороших много — мало времени у нашего брата.

В отличие от этих литературных героев, мне повезло. Может быть, потому, что я реальный, а не выдуманный. Я люблю и любим. Про меня можно сказать: он счастливый человек, потому что ходит на службу с удовольствием и домой возвращается с радостью.

Из московского театра, где раньше работала моя жена и где у нее был шанс, может быть, стать когда-нибудь известной актрисой, она уехала, чтобы быть со мною. Прямо как жена декабриста (я имею в виду, конечно, только расстояние)!

Мы познакомились не очень давно, но очень романтично.

Я сидел в зрительном зале. Сидел один. Грустил. Справа пустовало место. Шел спектакль. Актриса играла эпизодическую роль, но играла талантливо и очень мне понравилась. Вдруг подумал: почему бы не высказать ей это? Но вот где взять цветы?

В антракте выскочил на вечерний бульвар. Понимал, что это безнадежно. Но летел сломя голову, озираясь по сторонам. Вдруг — о чудо! — женщина с букетом, но не продавщица цветов, а прохожая. Я ей:

— Прошу вас, выслушайте и поймите, талант пропадает неоцененный. Вы уже получили эти цветы, а значит, признание и радость. Помогите мне, поделитесь, будьте доброй феей!

Очевидно, вид у меня был такой, что она поняла больше, чем я сам тогда мог сказать. Поделилась, спасибо ей!

В зрительный зал, на первый ряд партера, меня не пустили — опоздал. Актриса больше не появлялась. Что ж, зря, что ли, цветы добывал? Пошел за кулисы. Спросил фамилию. Сказали, что она занята только в первом акте и потому уже уехала домой. Попросил передать ей гвоздики — две белые и одну красную. На меня удивленно смотрели. Как все это глупо, должно быть, выглядело!

Шел по аллее бульвара, шурша первыми опавшими листьями, и думал. Не об актрисе, скорее — о себе самом. Почему я такой легкомысленный? Взрослый вроде человек уже — двадцать восемь стукнуло, а вот поступил, как мальчишка. И Лена ведь всегда рядом… Она так часто звонит мне, говорит, что нам нужно повидаться. Стоп. Это когда она звонит… А когда я? Да я же почти не звоню ей! Изредка только, чтоб не обижалась. Для приличия. Да, Нестеров, вот ты наконец и раскололся — признался сам себе. Может, хоть теперь что-то решишь? А может быть, как раз сегодняшний толчок и нужен был, чтобы, как говорят, расставить точки над «і»?

Когда я вошел в лифт, захватив внизу газеты из почтового ящика, поймал себя на том, что по дороге к двери ищу в объявлениях сообщение о репертуаре театра, из которого только что вернулся. На следующий день в обеденный перерыв побежал в ближайшую театральную кассу и прочел сводную театральную программу на десять дней. Спектакль не значился. Я чуть не задохнулся от огорчения и поехал прямо в театр. Узнал день спектакля, отстоял очередь и купил два билета в первом ряду… Любовался актрисой, а может быть, женщиной. Справа, на пустом месте, лежали гвоздики — две белые и одна красная. Перед концом первого акта бросился к рампе. Она увидела, нагнулась, взяла цветы, в зале зааплодировали. Тогда она улыбнулась мне…

2
{"b":"269559","o":1}