Я снял телефонную трубку. Как и следовало ожидать, она молчала. Однако через полминуты вошла хорошенькая горничная и спросила меня, что мне угодно.

Я сообщил ей, что хотел бы читать газеты каждый день. Она улыбнулась и вскоре принесла мне целую пачку. Я лихорадочно схватил ее и обнаружил, что это все наши, советские газеты. Странно это выглядело: «Сельская жизнь» или «Гудок» на низеньком столике из яшмы в далекой фешенебельной тюрьме.

Но эти газеты, при всем моем уважении к советской прессе, увы, мне не годились сегодня, мне нужна была местная пресса. Об этом я сказал вновь появившейся горничной. Она исчезла и через минуту положила мне на яшмовый столик местную газетенку.

Я развернул ее и стал читать безобидный обзор проведенных в последний день мероприятий, сводящийся в большинстве своем к дискуссии — излечимы ли пораженные в море рыбаки.

Была, правда, и еще одна заметочка. Американский эксперт предполагал, что судно попало в зону так называемого открытого космического пространства — этакая дыра в атмосфере, куда свободно проникают космические лучи, они-то, с его точки зрения, и подействовали на моряков.

Эта смехотворная туфта была рассчитана на обывателя. Известно ведь, что простой человек склонен всегда поверить в самое невероятное.

Я сижу в тюрьме и ничего не могу предпринять. Мне не запрещено пока только думать, анализировать, сопоставлять.

Попробую. Но что я знаю?

Не так мало. То, что все из команды, включая даже хозяина, спятив, оказались осмотренными врачами и отпущенными на свободу, а боцман, который, как мне подсказывает интуиция, меньше всех находился под воздействием этого губительного средства, сейчас в клинике. В чем же тут дело?

А не в том ли, что, хотя доза и сделала боцмана на время невменяемым, она не отбила память? Бели это так, то тогда он действительно представляет опасность для следствия, ибо может кое-что рассказать. Этого не хотел бы Федерик.

А старуха? Я начал склоняться к мысли, что если она и не подослана ко мне, чтобы морочить голову рассказами о преступлениях гитлеровцев в конце второй мировой войны, то во всяком случае удачная игрушка в руках того же Федерика.

Найдись она на два дня раньше, не пришлось бы им ломать комедию с моим двойником; я мог бы и сам прекрасно попасться на удочку, что происшествие в океане дело рук давних мерзавцев, а не сегодняшних.

Бумагу и карандаш мне, хотя я и просил, не давали. Писать и записывать я ничего не мог, потому что исчезли документы и записная книжка, да так, что я и не заметил.

Из архива Вождаева

Один из членов экипажа «Аполлона-14» сделал попытку вести связь с Землей точь-в-точь как в фантастическом романе, передавая информацию лишь мысленным напряжением.

Подобные попытки до сих пор велись, на Земле и вызывали мяо-гочисленные споры, как и сама телепатия. Поиски в этой области идут давно, свыше ста лег, в разных странах и пока не получили всеобщего признания.

14

На экране появился озабоченный Федерик. По его виду я понял, что он нуждается в общении.

Трапеза прошла дружественно. Я упивался своей выдержкой и волей, считая, что все хорошо и что Федерик, не обнаружив нигде никаких истинно компрометирующих меня материалов, решил взять меня не шантажом, а лаской: ведь этот шантаж с фотокомпиляциями ни он, ни я не принимали всерьез.

Федерик вдруг заявил, что я понадоблюсь ему вскоре, и удалился, а я решил поваляться в постели и закрылся одеялом.

И тут мне пришла в голову мысль: а что, если под одеялом написать записку в несколько слов и держать ее при себе — одежду мою они вряд ли обыскивают каждую ночь. Вдруг я сумею переправить ее в советское посольство?

Голь на. выдумки хитра, и вскоре я уже знал, как написать такую записку. Я встал и направился в уборную, где автоматически подавалась необходимая порция туалетной бумаги. Я незаметно положил клочок ее в карман, чтобы потом под одеялом, в темноте написать хоть несколько слов о том, что произошло со мной.

Много лет не расставался я с перочинным ножом, изготовленным где-то в Прибалтике. В нем было множество лезвий, открывалки, пинцет, зубочистка и крошечный карандаш.

Я всюду таскал этот нож с собой, и его как неопасный предмет, не являющийся, к примеру, передающим устройством, не отняла у меня служба Федерика.

Только бы не засохла паста!

Зажав нож с клочком бумаги в кулаке, я притворно болезненно доковылял до кровати и улегся. Под одеялом я нащупал карандаш. Я грел его руками и молил, чтобы он писал.

Я вынул руку из-под одеяла — палец был измазан. Я сунул голову под одеяло и, делая вид, что подремываю, стараясь не шевелиться, сделал на ощупь такую запись: «Я гр. СССР журн. Вождаев». Потом осмелел и продолжил, ощупав листок: «Похищен Федериком из дома боцмана, содержусь в клинике. Двойник за меня в комиссии».

Эти восемнадцать слов мне дались очень тяжело. Я был весь в поту. Я свернул бумагу в трубочку и спрятал ее между пальцами. Потом зашевелился, как будто проснулся, и высунул голову из-под одеяла.

Экран отреагировал на мое «пробуждение».

— Приятного отдыха, мистер Вождаев, — сказала все та же экстравагантная девица. — Мы рады, что вы еще немного подремали, а теперь позвольте вам предложить продолжение дневного моциона.

Я принял душ и стал одеваться. Экран известил меня, что меня ожидает в холле господин Федерик. Я сунул свое письмо, или, как я его называл, «завещание», в карман брюк вместе с ножиком и вышел в холл.

Дружелюбие и подчеркнутая приветливость господина Федерика свидетельствовали, что он собирается сообщить мне что-то особенное. И действительно, он улыбнулся и сказал:

— Вы сегодня встретитесь с господином Кудиновым, вашим шефом. Он прилетел из Москвы. Ваш разговор будет прослушиваться, где бы вы ни находились. Вот вам передатчик, — и он протянул мне предмет размером со спичечный коробок, — его нельзя испортить, повредить, раздавить. Постарайтесь не огорчать нас, повторяйте как можно искренней то, что пишут ваши газеты от вашего имени. Если паче чаяния ваш соотечественник Кудинов узнает что-либо, что он не должен знать, то все будет в дальнейшем именно так, как пишут в ваших газетах. — И он процитировал: — «Ни одна террористическая организация не взяла на себя ответственность за гибель профессора Вождаева…» Будут в общих словах говорить о том, что на Западе процветает бандитизм. Но это ведь общеизвестно. Поэтому давайте без глупостей.

— А как вы себе представляете, о чем я буду говорить со своим коллегой? — удивился я. — Он же спросит меня: как я тут участвую в работе комиссии, кто как выступал и тому подобное?

— Вы по-прежнему считаете меня идиотом, мистер Вождаев, но мне кажется, у меня еще не было ни одного прокола в общении с вами, полагаю, что его не будет и на этот раз. -

С этими словами Федерик выпростал руку по направлению к экрану, на котором вспыхнуло изображение отеля, где живут члены комиссии. После этого жеста в течение полутора часов я смотрел многоэпизодный фильм о том, что делала комиссия и каждый ее член в течение всего последнего времени. Мой двойник даже умудрился рассказать американке мисс Лорри пару русских анекдотов. Подлинность происходившего подчеркивалась тем, что он рассказывал ей о моей московской жизни-и даже родителях, как о своих собственных.

Хорошо они подготовились. Я утешал себя только тем, что рассказы были все-таки о квартире и родителях Вождаева, а не моих…

Федерик заставил меня вникнуть в фильм и показал его дважды.

— Как видите, мы готовы ко всему. Только я прошу вас об одном: постарайтесь без глупостей — у Кудинова семья, подумайте о ней. Да и о своей собственной! — вдруг сказал он злобно. — Если передатчик засвидетельствует, что вы потерялись, подохнете, как Вождаев.

Он сделал паузу, улыбнулся и закончил:

— Вы в самом деле прекрасно выглядите сегодня, — сказал он, также улыбаясь. — И мне не хотелось бы портить вам настроение.