Федериков, по данным адресного бюро, как и следовало ожидать, в порту было множество. А того, который был нужен мне, тоже как и следовало ожидать, не нашлось.

Я все же решил разыскать его. И нашел столь же случайно, сколь и намеренно. Только позже я сообразил, что не просто устроил сам себе ловушку, но и сам осторожно укрепил в ней приманку. Прогуливаясь возле дома боцмана, я заметил мужчину в безукоризненной тройке с чуть выпирающим животиком. Он оглянулся перед дверьми, не обратив на меня особого внимания, и юркнул в дом мадам Гауштман. Пробыл он там недолго, вышел с каким-то свертком. Я быстро взял его за локоть:

— Господин Федерик?

Он чуть заметно, как мне показалось, вздрогнул.

— Не имею чести, — сказал он.

Я назвался Вождаевым.

— Чем обязан? — спросил он.

— Хотел бы навестить боцмана Гауштмана, и, надеюсь, вы мне поможете в этом.

— Это невозможно! — почти закричал человечек— Он нездоров, я протестую как врач.

— Я настаиваю.

Человечек вертелся как юла. Мимо нас пронесся «ситроен СХ».

Господин Федерик вдруг успокоился. И как последний аргумент добавил:

— Это очень далеко.

— Я готов.

— Туда не пускают иностранцев. Вы, видимо, из России, тогда тем более.

— Клинике есть что скрывать от русских?

Толстяк замялся:

— Понимаете… я… вы… словом, не теперь.

— Но отчего же?

— Скажите, — спросил я, показавшись сам себе суперменом, — а что, у вас всего одна машина?

— В каком смысле? — пролепетал человек.

— Я уже дважды за время разговора с вами вижу этот «ситроен». Этого достаточно, чтобы понять: шофер наблюдает за нами. Остановите его наконец и предупредите вашего слугу, что я не собираюсь вас убивать. Лучше пусть он отвезет нас в клинику в Гаупггману.

С этими словами я протянул руку к оттопырившейся поле его пиджака и достал из внутреннего кармана миниатюрный передатчик. Нажав на его панельке кнопку, я сунул его обратно в карман толстяка, и мы оба принялись ждать. В конце улицы снова показался «ситроен» и, остановившись возле нас, любезно распахнул дверцы. Мы забрались в машину, и господин Федерик дружелюбно и коротко сказал: «В клинику».

Как же я себе нравился в эту минуту!

Машина плавно взяла с места. А когда мы въехали в очередной тоннель, где было достаточно темно, я ощупал пакет, лежавший между нами на сиденье и предназначенный, видимо, для боцмана, — тот, что вынес из дому Федерик. Это, без сомнения, было белье, и ничего больше.

Впереди в зелени показалось строение. «Клиника», — догадался я, хотя оно и мало напоминало медицинское учреждение.

— Это чтобы не привлекать внимания, — сказал мне Федерик, хотя я вовсе не спрашивал его ни о чем.

Мы вышли из машины, и тотчас же я почувствовал очень болезненный удар под ложечку. На какую-то секунду я потерял сознание, но инстинкт сработал, ребром ладони я рубанул чью-то руку. Там были кусты, поэтому я не видел чью. У-шу, так называется древняя борьба, — искусство отражать удары противника. Судя по началу, это искусство мне пригодится в «гостеприимной» клинике. Наконец-то я понял, что я в плену. «Так тебе, милиционеру Нестерову, и надо. Ты, конечно, должен был попасться, но не так же по-идиотски!»

Во время этой сцены не было произнесено ни звука, только Федерик рявкнул: «На место, свои», — так, как говорят собаке.

Немедленно странный напавший на меня человек повернулся и пошел прочь, придерживая свою мгновенно вспухшую искалеченную руку. Я же, превозмогая боль под ложечкой, но не подавая вида и улыбаясь через силу, последовал за Федериком.

— Я могу вам помочь, — сказал этот странный толстяк Федерик, — только прошу вас, держитесь свободнее, вы очень скованны, а мы идем к друзьям.

«Хорошенький поход к друзьям», — я с гримасой потянулся и пытался потереть себе под ложечкой.

— Вам сейчас сделают массаж. Извините, это мера предосторожности.

И в эту секунду я почувствовал, что весь мир вокруг меня вдруг стал двоиться и троиться, все предметы покрылись цветными оболочками, от места, куда меня ударили, стало исходить удивительное тепло, ноги стали ватными, голова отказывалась соображать.

Больше я ничего не помню.

Из архива Вождаева

Планомерное физическое уничтожение африканцев и арабов с помощью туберкулеза, рака и других болезней — главная цель исследований, проводящихся в ряде секретных научных центров военных ведомств США, ЮАР и Израиля, сообщает ангольское информационное агентство «Ангол Вашингтон». Претория и Тель-Авив, возлагая большие надежды на оружие массового уничтожения, названное ими «этническим», форсируют создание новых вирусов и бактерий, способных вызывать смерть представителей определенных расовых групп.

6

Очнулся я от ощущения, что меня душат. В помещении было довольно прохладно, но невыносимо душно, словно оттуда был выкачан кислород, и, что самое неприятное, страшно темно — пытка для людей, имеющих слабую силу воли. Ощущение такое, будто ты ослеп. Эта пытка известна еще от нашествия татар на Русь: пленного помещали в темное помещение сонным, он просыпался в абсолютной темноте, и с ним разговаривали так, словно все вокруг все видят. Он начинал растирать глаза, и часто до крови.

Должен сказать, что после полутора-двух минут любой человек может взять себя в руки и сообразить, что повреждений глаз нет, они не болят, стало быть, просто нет света в помещении. Никаких звуков не раздавалось, а судя по тому, что было трудно дышать, помещение, где я находился, не очень большое.

Первое, о чем подумал: «Дурак, глупо попался».

Потом стал соображать, кто в этом виноват. Вероятно, те же силы, которым невыгодно было, чтобы я, известный Вождаев, проявлял большую активность во время расследования произошедшего в заливе. Но только ли меня изолировали или от Вождаева им нужны какие-то сведения, чтобы затем, после мучений, уничтожить или подавить волю, а может быть, выпустить под надзор домочадцев и всю жизнь заставить носить клеймо душевнобольного человека. Эти штучки и методы известны. Меня они точно прихлопнут, потому что мне им и рассказать-то нечего.

Да, но позвольте: на нашу комиссию смотрит не одна страна, а весь мир! Как же так, ведь немедленно, едва я только пару раз не приду обедать, должен будет возникнуть вопрос: где Вождаев? Хотя в наш век полного равнодушия друг к другу, особенно к зарубежным представителям, так может и не получиться. Могут и не заметить. И мне остается только лежать и ждать, что будет дальше, по возможности запоминая все, что я тут увижу, поскольку записывать мне вряд ли позволят. Но если вырвусь — расскажу и напишу.

Я провел рукой по своему телу сверху вниз, обнаружил, что лежу одетый, в костюме, что у меня исчезли документы и записная книжка. Но зато есть перочинный нож. Его-то для чего мне оставили?

Не знаю, долго ли я лежал так, размышляя, мне во всяком случае даже показалось, что я задремал, перестав думать о чем бы то ни было. Проснулся вскоре. Болела голова, стало теплее, но воздуха не прибавилось. Проснулся от какого-то первобытного голоса, раздавшегося надо мной. Я открыл глаза и обомлел от страха: прямо надо мной, раскрыв отвратительную пасть, почти доставая язычком до меня, висела исполинских размеров змея, какие водятся только в жарких странах.

Странно, что я не умер немедленно, а сумел взять себя в руки и принудил закрыть глаза. Но страшное видение не исчезало. Я и сейчас вижу эту змею. Однако дальнейшие события показали мне, что я был прав, закрыв глаза, и вот почему: за мной наблюдали, изучали мою реакцию на страх, нашли, что я флегма, а стало быть, меня мало что, кроме физических страданий, может вывести из равновесия.

Я же, увидев чудовище и закрыв глаза, рассудил: если это конец, то лучше всего встретить смерть с закрытыми глазами. Но почему мне уготована именно такая смерть, когда убийство можно было совершить десятки раз, не прибегая к столь изощренному способу? К тому же такие большие змеи редко бывают ядовитыми, и раз эта змея была мне показана — ведь она была ярко освещена, — значит, все было инсценировано, исключительно чтобы меня напугать, парализовать мою волю. А может быть, яд такой змеи нельзя обнаружить обычным способом, я где-то читал об этом.