…Как только Миша развернул бумажный треугольник, который привезла мама, он сразу же узнал крупный, прямой почерк Лины Незвановой.
Миша стал читать. Лина подробно рассказывала о том, как она прочитала Мишино письмо на сборе и как ребята обсуждали его. Мише живо представилась пионерская комната на втором этаже, недалеко от учительской, ребята, сидящие за длинным столом. Ему представилось, как его письмо обсуждают па сборе.
Вот первым выскочил непоседа Ной-не-ной:
— Ребята, — сказал он, — мне очень жалко Зелёненького. Давайте напишем Денисьсву, чтобы он привёз его в Москву, а мы уж тут как-нибудь сообща будем его воспитывать.
— А мне, — сказал Митя Попов, — очень понравился дядя Корней. Давайте пошлём ему какой-нибудь подарок.
— Постойте! — сказал Олежка. — Вот Миша пишет про какой-то подвал. Я не понимаю, почему он не доберётся до этого подвала, почему не узнает, в чём там дело. Я не понимаю…
Олега перебил Хаким:
— Если бы я там был, я бы давно разобрал дом и узнал, что там за ящики, и куда девался папа этой девочки, и всё.
«Словом, — писала Лина, — все выступали в таком духе, что тебе надо обязательно добраться до подвала и помочь этой девочке-сиротке, о которой ты пишешь. Ребята даже так говорили: «Давайте все поедем к Мише и поможем ему…»»
Миша перевернул страницу.
«Дорогой Миша, ты пишешь «дышет» вместо «дышит» и «тратуар» вместо «тротуар». А про запятые ты и вовсе забываешь. Надо подтянуться. Война войной, а запятые ставить полагается».
Миша покраснел.
В самом конце Лина писала:
«Я по-прежнему работаю в цехе. Устаю, конечно, но это ничего. Зато когда бывает салют, мне кажется, будто в свете ракет есть и моя искорка. А салюты бывают каждый вечер.
Миша, скоро первое сентября, смотри не опоздай. Привет от всех ребят. Лина Незванова».
Вот и всё письмо. Миша дважды перечитал его. Оно как будто перенесло его в Москву. А хорошо бы сейчас по-настоящему очутиться в Москве!
Миша аккуратно, по складочкам, как было, сложил письмо.
Вечером, перед сном, он перечитал его. Всё-таки смешные ребята. И Хаким тоже… Разобрал бы дом… Как будто это игрушечный домик, из кубиков. Конечно, издали легко рассуждать, а вот поди сделай!
С тем он и заснул. Ему снилось, будто он шагает по бульвару, мимо гранитного Тимирязева. Вдруг Тимирязев спустился с постамента, взял Мишу за руку и голосом Хакима сказал: «Если бы я там был, я давно разобрал бы дом!»
Потом Тимирязев превратился в маму. Она стояла у раскрытого окна, а вокруг неё, хлопая крыльями, кружились белые голуби…
Чудной сон! Утром Миша проснулся, достал из-под подушки московское письмо и начал его перечитывать. А когда дошёл до места: «Ребята даже так говорили: «Давайте все поедем к Мише и поможем ему»», — улыбнулся. Вот было б здорово, если бы они все, всем отрядом приехали! Тогда, конечно, совсем другое дело было бы.
Вдруг он уронил письмо, сел на кровати и хлопнул себя по растрёпанной после сна чёлке. Вовсе не надо никому приезжать! Без них можно будет справиться. Как же это он раньше не догадался!
Миша вскочил и начал быстро одеваться.
— Ты куда? — спросил папа, который после умывания вытирал шею мохнатым полотенцем.
— Надо, папа, я на минуточку!
Миша торопливо натянул чулки, штаны, ковбойку и вышел из флигелька. Было раннее утро. Весь двор ещё был в тени, и только на крутой, острой кровле главного корпуса ярко, словно рябина, краснела рыжая черепица.
У ворот в санитарной машине, склонившись головой на руль, дремал водитель.
Миша прошёл мимо главного корпуса, подошёл к сторожке и тихонько приоткрыл дверь.
— А, москвич? — встретил его дядя Корней. — А ведь наша Аннушка спит ещё.
— Ни, дяденька Корней, не сплю, — раздался за перегородкой тонкий голосок.
— Ишь какая! — усмехнулся дядя Корней. — Как москвич пришёл, сразу проснулась.
— Онуте! — крикнул Миша. — Выйдешь, ладно?
— Си-час, — отозвалась Онуте. — Я си-час.
— А что такое за экстренное дело? — спросил дядя Корней.
— Очень экстренное, — ответил Миша, которому понравилось это слово.
Он пришёл в сад и сел на лавочку. Как здесь тихо сейчас! Днём здесь полно раненых, они играют в шашки, смеются. А сейчас пусто, никого ещё нет. Неподвижно стоят обгорелые стволы, выставив во все стороны сухие, чёрные ветки. И только на одной угловатой ветке, на самом верху, зеленеет несколько чудом уцелевших листочков. Они чуть покачиваются. Кончики у них пожелтели. Значит, скоро осень, скоро в школу, в Москву…
Скрипнула старая дверь, Онуте вышла из сторожки. Она тёрла глаза кулаками, жмурилась:
— Как ты рано! Я бы ещё спала, спала…
— Экстренное дело, — начал Миша. — Садись. Я получил письмо из Москвы. — Он достал из кармана бумажный треугольник. — Вот! Тут и про тебя…
— Ни… неправда. Они ж меня не знают.
— Знают. Они всё знают. Слушай!
Миша начал читать. Онуте, подперев щёку рукой, как взрослая женщина, внимательно слушала и кивала головой после каждого слова. А когда Миша кончил, она сказала:
— Зачем про меня писал? Им не интересно.
— Им про всё интересно! — Миша сложил письмо. — Онуте, а ты знаешь, где ваши ребята собираются: Юргис и другие?
— Знаю.
— Где?
— На горе Гедимина.
— Вот, сходи к ним. Скажи, пускай все приходят. Все, все!
— Куда пусть приходят? — удивилась Онуте.
— Куда?… — Миша задумался. — Ну, пускай туда, где прошлый раз воевали. Где стена. Скажи им: завтра, в девять часов, утром.
— А на что? — спросила Онуте. — Опять воевать?
— Нет, не воевать.
— А на что?
Миша замялся. Ему очень не хотелось до поры до времени всё выкладывать. Скажешь, а потом ещё ничего не получится!
— Ну просто так, потом…
— А если они спросят?
— Ну, если спросят, скажешь — надо, и всё!
Онуте обиделась:
— Не хочешь, не говори! — Она поднялась. — Я пойду. Я только покушаю и пойду.
Она пошла к сторожке. Миша посмотрел ей вслед, вскочил и догнал её.
— Онутечка, я тебе потом всё-всё скажу… Ты пойдёшь туда, а я на Страшун-улицу. Ладно?
Онуте молча кивнула головой.
Глава четвёртая
ПАРОЛЬ «НЕРИС»
Онуте быстро шла по улицам родного города. Утро выдалось хорошее. Светило солнце. Чистое небо синело над развалинами.
Онуте до сих пор никак к ним не привыкнет.
Миша к ним сразу привык, потому что он не видел всех этих домов раньше, когда они были целыми. Другое дело — Онуте. Она помнит каждое здание, каждое крылечко…
Вот кирпичный скелет школы, которую фашисты сожгли. Сейчас там настилают полы, навешивают двери… Значит, скоро она откроется.
А вот длинное серое здание кондитерской фабрики. Сколько раз, бывало, Онуте стояла здесь, у ворот, ждала. Потом раздавался гудок, из ворот выходил папа, от которого вкусно пахло шоколадом. Он брал Онуте за руку, и они вместе шли домой, на Зверинец.
Видно, фабрика тоже скоро опять начнёт работать. К ней то и дело подкатывают грузовики, привозят какие-то котлы, ящики. Онуте вздохнула: она вспомнила папу.
Скоро перед ней открылась просторная, залитая солнцем площадь Катедры. Онуте прошла наискось через площадь и стала подниматься по крутому склону горы Гедимина.
Как хорошо здесь было до войны! Они с папой каждое воскресенье приходили сюда. Они бродили по запутанным тропинкам, потом садились на траву, под раскидистым деревом. Папа доставал из корзинки бутылку молока, мягкую булочку…
«Тевялис, — показывала Онуте на вершину горы, — а кто построил там этот домик?»
«Это не домик, а башня, — отвечал папа. — Её построил великий князь Гедиминас».
«А почему, тевялис?»
Онуте тогда то и дело спрашивала: «Почему».
«Пей молоко, Оняле, — говорил папа. — Много лет назад здесь был густой, дремучий лес. И вот, Оняле, шёл по лесу Гедиминас со своей дружиной. Поднялись они на эту гору и устроили привал — заснули».
