Вскоре навестил Ксению дядя. Привез бутылку шампанского, множество вкусных вещей и маленьких подарков. Случилось так — неизвестно и почему, — что Ксения до сих пор не призналась Перлофу в своем излечении. Настораживало ее, удерживало что-то. Казалось, так проще, привыкла она к грифельной дощечке и карандашику... Дядя был в хорошем настроении. Говорил о будущем, о розысках ее родных.

Вторично фон Перлоф появился в пансионате в середине марта. Его сопровождал русский доктор, привезенный из Белграда. Дядя был необыкновенно мрачен. Казалось, его не обрадовали и оптимистические прогнозы, высказанные врачом. А тот, осмотрев Кэт, повел на берег моря, где усадил ее на перевернутую лодку и убежденно заговорил. Но не о болезни, а о ее молодости, о красоте, что разлита здесь, на Адриатике, которую не в силах были уничтожить ни время, ни солнце, ни море и ветра, ни толпы завоевателей — римляне, византийцы, сарацины. Дождь стих. Тучи над морем разошлись, и они увидели огромный багровый солнечный диск, который, сплющиваясь, уходил за горизонт. «Как зовут вас?» — написала Ксения на грифельной дощечке, решившись скрыть пока свое выздоровление от доктора, в котором ей предстояло еще разобраться.

— Закудрин, — представился он. — Сергей Сергеевич, — и поклонился. — Ваш дядя, как кажется, человек не очень добрый, но бесконечно хорошо к вам относящийся, просил меня излечить вас. Так придется потерпеть мое общество, дорогая Анастасия Мартыновна. Гиппократ, Гален, Боткин говорили: «Надо лечить не болезнь, а больного».

«Как?» — написала Кэт.

— Психотерапия плюс фармакология, — улыбнувшись заговорщически, сказал доктор. — В борьбе с недугом я — лишь советник, эксперт, учитель, если вы доверитесь мне. Мутизм — неорганический паралич голосовых связок. Расстройство невротическое. Вы справитесь. — В спокойных внимательных глазах под густыми пушистыми бровями, мягкой улыбке, в высоком мудром лбе и большой голове доктора было что-то притягательное, доброе.

«Вы не гипнотизер?» — написала Ксения.

— Я не исключаю и гипноза. Но главное — фармакотерапия. Хорош бром с кофеином, валериана с ландышем, китайский лимонник, алоэ. Вы плохо спите? Займемся и дыхательной гимнастикой. Скажите, пожалуйста, «о-о», — внезапно попросил он.

— О-о, — не задумываясь, произнесла она, забыв о своей игре.

— Так я и знал. — Закудрин усмехнулся. — Зачем вам этот обман?

Ксения, покраснев, подавленно молчала.

— Только, пожалуйста, правду. А не угодно — молчите. Я не выношу лжи. Всеобщая ложь вокруг. Это невозможно.

— Я объясню... Вы поймете. У меня нет злой цели!

— Я должен уехать. Что делать мне тут? Лечить несуществующую болезнь? Это не в моих правилах.

— Не говорите дяде, умоляю. Ну, до следующего его приезда

— Но были ли вы вообще больны? Или тут все комедия?

— Я доверяю вам. Я все расскажу. Завтра же, как только дядя уедет. Прошу вас.

— Хорошо. Я — слабый человек, и вы меня уговорили.

Обед фон Перлоф устроил праздничный. И прислуживал им сам хозяин пансионата. После десерта Сергей Сергеевич откланялся. Христиан Иванович, промеряв шагами комнату и попросив внимания, сказал с внезапно вырвавшейся лаской:

— Простите, Ксения, редко навещаю вас. Но думаю каждодневно. И вот доказательства. — Он полез во внутренний карман пиджака, вытащил конверт и протянул Ксении. — Тут паспорт, «нансеновский», дорогая. Он возвращает вам фамилию ваших предков. Поздравляю, княжна Ксения Николаевна Белопольская, — и церемонно поклонился. — Однако хочу предупредить: здесь, в пансионе, вы по-прежнему Мещерская. Так проще. Есть и вторая новость — мне удалось узнать адрес вашего отца и снестись с ним.

Ксении хотелось броситься ему на грудь. Но она сдержала внезапный порыв, опустила глаза. Ей было стыдно.

«Благодарю, дядя, — написала она. — Вы сделали для меня так много». И, потянувшись, поцеловала его в щеку. Вы как дочь мне, Ксения, — голос его дрогнул. — Я всегда мечтал о такой дочери. И был бы счастлив, если... — он запнулся от охватившего его волнения.

«Мой долг теперь...» — Ксения задумалась: ее отношение к дяде оставалось все еще противоречивым. Что-то мешало ей, что-то настораживало. Его связь с садистом Издетским и даже начальствование над ним? Вероятно. Но не только это. Разговоры еще в константинопольском пансионате: «Жандарм, заплечных дел мастер. Служил всем, приближен к главному командованию». Она мало задумывалась над тем, чем же, собственно, занимается ее дядя. У нее было лишь одно чувство по отношению к нему — благодарность, ибо он не просто помог ей, он действительно спас ее — от голода, унижений, пыток, смерти, быть может...

— Послушайте меня, моя девочка, — Перлоф взял руку Ксении своими цепкими холодными пальцами и просительно заглянул ей в лицо. Его глаза под пенсне стали растерянными. — Я, к сожалению, должен уехать. Много работы. Обстановка накалена до предела.

Ксения кивнула: у нее не было желания задерживать дядю.

— Лечитесь. Слушайтесь господина Закудрина — он врачеватель, с практикой. Я постараюсь приехать при первой возможности. Обязательно напишите отцу. Весточка — верное свидетельство вашего существования. Мне он, может быть, и не поверил. Кто знает?

Ксения вновь кивнула.

— Вот немного денег. — Христиан Иванович достал бумажник и, не считая, отделил большую часть из пачки. — Нет, нет, не возражайте! — воскликнул он просительно. — Тут немного, по нынешним временам. Поезжайте в Дубровник, развлекитесь. Может, понадобятся лекарства. — Он чуть не силой сунул деньги Ксении.

«Почему вы добры ко мне?» — написала Ксения.

— Ты так похожа на мать... Твоя мать была замечательная — умница, красавица. Какое-то время мы росли вместе. — Фон Перлоф задумался, точно поразившись своей откровенности и внезапно вырвавшемуся признанию. И замолчал подавленно, не скрывая искреннего своего волнения.

«Вы любили ее?»

— Всегда преклонялся... Началась моя служба, и мы расстались. Я был послан в Академию Генерального штаба, Ольга училась на естественном факультете курсов профессора Герье. Ольга Михайловна очень изменилась. Вокруг вертелась богатые и сиятельные женихи. Ваша бабушка баронесса фон Дихтгоф весьма выделяла одного свитского офицера. Мы вновь расстались. А когда я вернулся из заграничной командировки, моя матушка сообщала, что ее сестра удачно выдала дочь замуж за князя и преуспевающего светского человека, которому уготована блестящая карьера. Вскоре родился ваш брат Виктор, не так ли? Наши пути разошлись. И я не смел, не хотел более напоминать о своем существовании...

«А вы не виделись более?»

— Один раз. Случайно, мельком. Мы перемолвились несколькими фразами. О ее смерти я узнал с опозданием. Это известие потрясло меня. Казалось, из жизни навсегда ушло что-то прекрасное и возвышенное.

«И вы помните ее?»

— Не спрашивайте, прошу вас. У меня нет никого... — Сказал горько: — Я всегда был занят чужими делами, службой. И не принадлежал себе. Но теперь богу угодно было наградить меня. Я нашел вас, и вам я нужен. Мне кажется, не было страшных дней и лет, и я снова вижу перед собой молодую милую Ольгу... Олечку фон Дихтгоф. Значит, есть в мире для каждого из нас высшая награда!

«Как вы относитесь к моему отцу?»

— У меня всегда было предубеждение против этого человека, — не скрыл брезгливой мины фон Перлоф. — Я завидовал ему, если быть честным. И его блистательному взлету на государственной службе, и сиятельному роду, и состоянию. Ну, конечно, и такой жене, как Ольга Михайловна, — прежде всего. Его трансформация, братание с гучковыми и родзянками доставили мне мстительное наслаждение. Однако оно было не полным: бедная Ольга не видела падения того, кого сделала своим избранником.

«Вы все же любили маму?»

— И в самых смелых мыслях своих никогда не ставил я рядом наши имена. И мечтать не смел: Ольга всегда оставалась для меня лишь божеством, существом иного, высшего мира. Это не была любовь, готов поклясться на святой иконе!