Врангель ехал во дворец. Впереди лакированного ландо верхом — донские казаки-конвойцы. Парой жеребцов — таких белых, что издали казались голубыми, — правил огромный, гориллоподобный казачина, широкоплечий и широкозадый, неопределенного возраста, с бородой веником, из-под которой виднелись три «Георгия» и две медали. На заднем сиденье, рядом с величественным главнокомандующим — подтянутый и напряженный, как хлыст, фон Перлоф. Сзади, в закрытом автомобиле — охрана, поручики Дузик и Петровых (вот где пришлось встретиться и объединиться!) и еще двое сотрудников «Внутренней линии».

Кони веером отворачивали в стороны морды, по-ле-бединому клонили к земле шеи, красиво и чуть замедленно выбрасывали ноги — точно на параде. Что-то мелодично позвякивало. Буграми ходили мускулы под начищенной глянцевитой кожей. Подбоченившись, Врангель безучастно глядел вверх и вправо — на окна верхних этажей и крыши, — продолжая разговор с разведчиком. Фон Перлоф докладывал о Кутепове и о положении в Болгарии.

— «Народный сговор», ваше высокопревосходительство, непопулярен. У него мало сторонников, и открытое выступление, а тем более вооруженное, обречено на провал, — говорил контрразведчик в гусиный затылок командующего, испытывая растущее неудобство оттого, что не видит выражения его лица. — Кутепов, втягивая в заговор армию и тем дискредитируя ее, делает непопулярной в народе саму идею славянского движения. Подобное незамедлительно перекинется и на здешнее королевство. И так наша армия весьма непопулярна. Симпатии простолюдинов на стороне Советской России.

— Когда, в какие времена мнение простолюдинов определяло ход истории? — Врангель едва заметно дернул головой, приветствуя какого-то офицера, отдавшего ему честь, и всем корпусом повернулся к Перлофу. — Кутепов, как кабан, идет напролом. Чудесно! А его офицеры? Ближайшее окружение?

— Окружение у генерала Кутепова, как всегда, безмолвствует. У него не поговоришь! Впрочем, по моим данным, многие горячие головы рвутся «в дело», засиделись.

— Пусть порезвятся, молодцы. — Врангель устало прикрыл глаза, улыбнулся своим далеким мыслям и тут же стал серьезным. — Я уверен: Кутепов вновь провалится и сядет в лужу. Это охладит его вождизм и сепаратистские настроения. Да-с! Хорошо, если он провалится и болгарские лапотники разоружат его так же, как петроградская чернь в семнадцатом году, возле Таврического дворца. Вы подумайте, что требуется сделать. И весьма срочно. Необходимо подбросить соответствующую информацию союзникам, в газеты.

— Новаше высокопревосходительство! — не скрыл изумления Перлоф. — Это весьма ослабит армию. Поставит ее под удар.

— Нет, нет, мой генерал! Армию — нет! Надо сделать так, чтоб удар пришелся по Александру Павловичу и его штабу. Пусть их там попугают, потрясут. Не сдохнут!.. А чуть позднее мы с вами придем к ним на выручку. Вероятно, это объяснит еще раз господину Кутепову, кто есть кто? Вам что-то неясно, генерал? Вы задумались?

— Есть все же определенный риск, ваше высокопревосходительство. — Перлоф, отлично знавший своего шефа, тщетно старался скрыть изумление: главнокомандующий делал шаг, достойный Талейрана. — Широкая кампания левой прессы... Возможно, арест и интернирование штаба... Секретные документы верховного командования, — стараясь придать голосу силу и убежденность и в то же время неприкрытое беспокойство, выговаривал он. — Представляете радость всех наших врагов — от большевиков до Ллойд Джорджа? И как поведут себя люди из штаба корпуса? Туркул? Скоблин? Сам Кутепов? Надо быть осторожным. Призываю вас!

— Я взвесил, генерал. И решил. От вас зависит лишь быстрая информация союзникам и прессе. Фильтруйте ее, фильтруйте! Сколько угодно: я вполне доверяю вам.

«Бог мой! — сообразил внезапно контрразведчик. — Да он боится главного своего сподвижника больше, чем самого Ленина! Вот и вся дипломатия, вся политика».

Они подъехали к королевскому дворцу. Впереди, возле будок, стояли пестро одетые двухметровые часовые... Перлоф, конвойцы и охранники из «Внутренней линии» остались на улице. Полированная пролетка с кучером была пропущена ко входу. Врангель, холодно и величественно посмотрев по сторонам, замедлил шаги, чтобы дать возможность адъютанту, начальнику караула, мажордому («Черт знает, кого они там вышлют навстречу?!») встретить его. Однако никто почему-то не появлялся. «Начало аудиенции не предвещает ничего хорошего, — мелькнула мысль. — Впрочем, и сам дворец, и нравы здесь с момента моего последнего визита, вероятно, изменились оттого, что этот выскочка Александр стал наконец королем. Скотоводы останутся скотоводами». Короткие размышления ободрили Врангеля, и он твердо шагнул к дверце, которая будто сама по себе раскрылась, пропуская главнокомандующего.

Трое придворных низко поклонились Врангелю. Офицер — неизвестно в каких чинах, — в круглой шапочке с белым, торчком, плюмажем, гусарском ментике с меховой оторочкой, наброшенным на левое плечо, с игрушечной сабелькой, отдал ему честь и пригласил следовать за собой. По широкой беломраморной лестнице, устланной алым ковром, они поднялись на второй этаж и двинулись анфиладой комнат — небольших, полупустых, небогато обставленных. «Все не по протоколу, — подумал Врангель. — Встречают, точно бедного родственника, точно просителя. Я ему покажу просителя! Благодетели! Сами за счет французов существуют! Сами нищие! Лапотники!..»

Сербский офицер, внезапно остановившись, пропустил Врангеля вперед и с поклоном, почтительно прикрыл двери. Небольшая комната, заставленная низкой мебелью — мягкие кресла, тахта, ковры и драпри, инкрустированные перламутром столики по турецкому образцу» — была пуста. «Кофейный разговор, — неприязненно подумал Врангель, опускаясь в кресло и проваливаясь. — С глазу на глаз. Почему бы это?»

Колыхнулась тяжелая занавеска, скрывающая еще дверь, и в комнате появился король. Против ожидания, в парадной форме, с лентой через правое плечо и с множеством орденов. Всегда простоватое, по-юношески мягкое лицо Александра — правильного овала, с чуть заостренным подбородком, прямым носом, легкомысленной тонкой полоской усов — выражало монаршую озабоченность и важность. Большие глаза под пенсне смотрели требовательно, грозно, пристально. Врангель не без зависти отметил, что Александр весьма изменился с момента последней встречи: королевский сан, видно, прибавляет каждому, вчера еще малоизвестному претенденту, не только особую осанку и величие, но и осознание этого. «Молодец! Ощущает себя Александром Македонским», — подумал Врангель, вставая чуть поспешнее, чем следовало.

Он шагнул навстречу королю и с чувством пожал протянутую вялую, пухлую руку. Ощущение было такое, точно пожал мягкую и надушенную перчатку. И сразу, еще не узнав о цели вызова, определил линию поведения: Александр стал типичным , королем маленького государства, весь пышный дворцовый этикет, роскошь начисто убили в нем офицера, участника войны, командующего хоть опереточной, но все же армией. Он, Врангель, обязан не заметить этого. Он поведет разговор, как солдат с солдатом: Александр не монарх, а он не вассал его. И не проситель — он командующий большой армией. Он представляет хотя и поверженную, но реальную силу — белую Россию.

Александр угостил Врангеля крепчайшим, обжигающим рот кофе из золотого прибора, который внезапно возник на инкрустированном столе: Врангель мог поручиться, что никто не входил в комнату. Затем король милостиво подвинул коробку с сигарами, — на каждом пальце его сверкало по перстню, а на некоторых по два («Всю свою казну с собой носит, каналья, боится, разворуют приближенные»). Врангель взял «гавану» с золотым пояском и окутался дымом, предоставляя Александру вести разговор, ради которого он пригласил его.

— Я рад, что у вас все в порядке, барон, — сказал Александр по-русски, намеренно демонстрируя не совсем правильное произношение и иногда вставляя сербские обороты. — Но я пригласил вас затем, чтобы... ознакомить с волнующими наше королевство проблемами, связанными с вашим пребыванием, — и строго посмотрел в лицо гостя.