Утром я проснулась на раскладном диване в серенькой комнатке с пыльной тумбочкой, старым телевизором и книжным шкафом на ножках. Под двумя ножками виднелись газетные прямоугольники, подложенные из-за неровного пола, чтобы дверцы не перекашивало. Хотя шкаф, набитый литературой прошлого века, все равно бы не перевернулся, даже если бы возле него школьницы прыгали через резинку.

Хосе Игнасио спал как младенец, свернувшись клубочком, поджав ноги к животу. Спящий он был похож на ягненка из басни А.Крылова! «Когда светлейший Волк позволит, осмелюсь я донесть, что ниже по ручью от Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: питья мутить ему никак я не могу». Такая же беззащитная лапочка! И захотелось мне, как в американских фильмах, принести Хосе Игнасио кофе в постель. Дурная затея — выражать свою любовь, благодарность, заботу и внимание чашкой кофе в постель, но я под влиянием вбитых в сознание стереотипов встала и на цыпочках пошла искать кухню. К счастью пол и не скрипнул и я, поставив чайник, сначала умылась и почистила зубы, а потом приготовила кофе и разбудила Хосе Игнасио, всё-таки приятно его удивив. Так начинался новый день. До отъезда оставалось четыре дня.

На похоронах Элфи мы с Хосе Игнасио не присутствовали, но Лилия и Джеймс, как давние друзья, ездили и на кладбище, и в столовую поминать. О том, что прогноз Софии наполовину сбылся, я и узнала от Лилии. Бедняжка, она так была взволнована увиденным, что голос вздрагивал и лицо вытягивалось из-за приоткрытого рта и приподнятых бровей.

— Джеймс прав, Фаина не «гарпия», — таинственно она прошептала и перешла на тонкий голос, настолько тонкий, что я сосредоточенно внимала каждое слово. — Круг замкнулся. Вероника мертва. Её отравили. Убийце незачем продолжать убивать, если цель достигнута, а цель ведь была Вероника, в этом уже никто не сомневается.

Мысленно я перебрала в голове все имена: Каллиста Зиновьевна Окунева, Вислюков Ян Тарасович, Зельева Эмма Руслановна, Булавкина София Томасовна, Дифирамбов Элфи Евгеньевич и Намистина Вероника Наумовна — мертвы. Шесть смертей за сорок дней, и если верить призраку Софии, то Миа — седьмая. Я вдруг подумала, что её нужно предупредить об опасности, а потом эту мысль сменила другая: мне было интересно, при каких обстоятельствах умерла Вероника. Но и эта мысль не задержалась дольше пары секунд. Меня мучил, терзал вопрос, кто же убийца — кто «гарпия». Если не Фаина и не Миа, то остаются всего четыре человека, подозревать которых мне совершенно не хочется: Эмиров Хосе Игнасио, Бонитетов Джеймс Игнатович, Намистин Семён Романович (три мужчины!) и Лилия Владимировна Оливер (женщина! Поэтесса! Не от мира сего). Кто же «гарпия»?

Лилия заметила мою растерянность и, взяв меня за руку, потащила к дивану.

— Садись, — скомандовала она. — Еще не хватало, чтобы и ты без сознания на пол рухнула. — Я присела. Лилия продолжала: — На кладбище с Вероникой творилось нечто ужасное. Она то визжала как резаная, то захлёбывалась сухими рыданиями, то набрасывалась с поцелуями на посиневшие лицо и руки Элфи, и всё проклинала какую-то завистницу, не называя имени. Под конец она не подпускала никого к гробу, и не позволяла начать опускать его в могилу, затягивая и без того затянувшееся драматическое прощание. «Я накажу убийцу!» — заявляла она неоднократно. Её успокаивали подруги из города. Семён, не вытаскивая рук из карманов, ходил поодаль и нервно сплёвывал всякий раз, когда я смотрела в его сторону. Не представляю, как он себя чувствовал, но старушки, не пожалели его и, не стесняясь в выражениях, говорили всё, что думали о трагедии Вероники. «Ишь ты как любовника оплакивает, и это то при живом муже!», «Ну, и дурак Семён, что женился на развратнице!», «Нечего прелюбодействовать!  Бог не Тимошка — видит немножко!» и тому подобное. Не углядела я, кто Веронике стакан воды подал (кто-то из подружек её, скорее всего), не видела и того, с какой бутылки эту воду наливали (жарко было — мы с Джеймсом тоже по бутылочке минеральной воды купили, перед тем как в автобус сесть). Но, похоже, кто-то напоил Веронику ядом… или она сама отравилась. Вероника на глазах осунулась, побледнела и легла в гроб, укрывая собой покойного Элфи. Вытянула ноги и до потери сознания сопротивлялась, чтобы её не разлучали с Элфи. «Закопайте меня с ним» — молила она, задыхаясь, и тут уже многие поняли, что её здоровью что-то угрожает. Подбежал Семён, растолкав всех. «Отойдите дальше!» — потребовал он и, выхватив бутылку воды из рук бабы Маши (что через дом от тебя живёт), наклонился над Вероникой. Она упиралась и не желала вставать, дышала тяжело и громко. Он открутил колпачок, набрал воды полон рот и окатил и Веронику, и посиневшее лицо Элфи сверкающими брызгами. Вероника приподняла голову и затаила дыхание. Семён схватил её, и в один миг она уже лежала на истоптанной траве, бледная, с застывшим ужасом на лице и с широко распахнутыми глазами. «Пить» — попросила она, еле оторвав руку, протянула её вперед и тут же опустила обессилено. Собравшиеся загалдели, переполошились. Бывшая жена Элфи отдала распоряжение начать погребение. Держалась она похвально. Возможно, и скрывала недовольство и возмущение, но на вид ничего кроме скорби на себя не напускала. — Лилия тараторила без умолку, но я вставлю словечко. Я ненадолго подумала, что «гарпией» могла бы оказаться и бывшая жена Элфи. — После того, как Семён напоил Веронику, Вероника скривилась от рвотного рефлекса и, повернув голову, вырвала мутную пенную жидкость. Семён схватился за телефон, и вызвал скорую помощь, а Вероника тем временем лежала, не шевелясь, будто отдавала Богу душу. Близко подойти я опасалась — всё равно не смогла бы ничем помочь, а Миа подошла. Она опустилась перед Вероникой на колени и, зажав её ладонь в своих руках, взглянула на Семёна взглядом полным упреков и, как мне показалось, гордыни. Они так и стояли друг напротив друга на коленях, а между ними умирала Вероника. Они поили её водой, она раскрывала рот, но ворочала головой во все стороны, как в бреду, и вода текла по её бледному лицу, по шее, на черные волосы, на черное платье. Семён гладил Веронику по щекам, рукам, коснулся живота, и она оттолкнула его обеими руками, словно он ей осиновый кол вбивал, а не гладил. Семён что-то говорил о том, что Вероника запивала успокоительное коньяком, что ничего не ела. Он выражал надежды, что всё обойдется, что это стресс, отравление в легкой степени, но состояние Вероники ухудшалось на глазах. Она постанывала, изредка вскрикивая, прогоняла Миа, отталкивая то её, то Семёна. Оба не отходили от Вероники, а её трясло, взгляд обезумел. Она хваталась за Семёна и Миа, сжимая их запястья хваткой коршуна. Суставы на её тонких пальцах белели, как на обглоданных костях. На неё страшно было смотреть. С одной стороны Вероника — с другой уже бросали землю в могилу. Я не выдержала и подбежала к Семёну. «Дай ей больше воды, — потребовала я, — пусть очистит желудок», но Вероника бессильно закрыла глаза и легла, расслабившись, сложив руки на груди, и тихо прошептала: «Не надо». На её лбу выступили крупные капли пота. Тело содрогалось в предсмертных конвульсиях, но я до последнего не верила, что Вероника умрёт. Последней её фразой было: «Я приду за ней, София, как и ты, пришла за мной». — Дух Софии! Она и Веронике являлась. Мне стало не по себе. Лилия, не обращая на меня внимания, говорила: — Больше ни слова не слетело с её уст. Только слабые стоны. Семён, не скрывая скупой слезы и дрожи, поглаживал свою жену по серой тусклой коже, шепча: «Мы сами загнали себя в тупик. Если бы ты любила только меня…» Он осознал, что их свободная любовь убила их семейное счастье, а вышло так, что и Веронику тоже убила их свободная любовь.

Лилия задумалась, глядя отрешенным взглядом сквозь меня.