Продолжим. С самого утра Каллиста Зиновьевна жаловалась на отечность ног. Я настоятельно уговаривала её разрешить мне привести Хосе Игнасио, чтобы он посоветовал, как правильно лечиться — крем, которым пользовалась Каллиста Зиновьевна, не помогал, как не помогли бы мертвому припарки.

— Само пройдет, — говорила она, а сама то капустными листьями ноги обложит и бинтом обмотает, то сырой картофелиной вздутые вены смажет.

Я сидела перед ноутбуком, подключила мобильный Интернет и добавляла вчерашние фотографии в галерею своего любимого творческого сайта. Моя покладистость почти сработала, но тревога не оставляла в покое. Нет, я не могла спокойно заниматься фотографиями, когда  Каллиста Зиновьевна сидела рядом в таком состоянии, будто её ноги клевали вороны, как чайки печень Прометею.

— Так нельзя! — запротестовала я. — Хосе Игнасио облегчит ваши страдания. Я приведу его.

— Нет! — она схватила меня за руку, наклонившись к моему уху, трепещущая и обеспокоенная так, словно была маленькой девочкой, боящейся людей в белых халатах. — Не надо! — прошептала она умоляющим голосом. — Смерть стоит у порога, и я впущу ее, а не доктора.

— Не говорите так, — я сжала её холодные пальцы и заглянула с опаской в глаза.

В избытке влаги таилась тревога. Дрожь пробежала по морщинистым щекам. Худые плечи содрогнулись, и Каллиста Зиновьевна легла мне на колени, всхлипывая и шмыгая носом.

— Ничто уже не спасет меня. Я обречена, — говорила она.

Я утешала, гладила по мягким белым волосам, потом помогла лечь и, подложив под голову диванную подушку, никак не могла решиться пойти за доктором и оставить её одну.

— Может, я куплю обезболивающее?

— Нет, я посплю, и всё пройдет, — наотрез заявила она.

Часы пробили полдень.

Вероника накануне попросила меня провести занятия раньше. Она на пять вечера пригласила своих дальних родственниц из города и Эмму с Фаиной, разумеется. Я должна была прийти в три часа дня. У меня в распоряжении имелась масса времени, но, как вы понимаете, ни о каких снимках я и думать не могла, поэтому я решила занять себя и мысли уборкой в доме. Дочиста натерла все окна, везде протерла пыль, вымыла полы — Каллиста Зиновьевна спала. Проснулась она в бодром расположении духа, а я уже надела длинную юбку и собиралась идти к Намистиным.

— Даша, — встала она с дивана и, перекатываясь с ноги на ноги, вышла на середину комнаты, — я хочу сходить в поликлинику. Ну, что они со мной сделают?!

— Сходить? Давайте я приведу Хосе Игнасио!

— Нет! — опять прозвучало категорично.

— Тогда я вас проведу до кабинета Хосе Игнасио, но только поздороваюсь с ним и сразу же вас оставлю — у меня через пятнадцать минут занятия.

— Хорошо, — согласилась она.

Каллиста Зиновьевна пополоскала рот, сунула в него мятную конфету, в коридоре накинула цветастый платок и выцветший плащ. Ни следа не осталось от недавних опасений, рыданий и жалоб, но каждый шаг по-прежнему ей давался тяжело. За двором мы встретили Эмму — она с пакетами продуктов шла из магазина к Веронике.

— Дружба с Вероникой ее погубит, — голосом прорицательницы, внушающим страх, сказала Каллиста Зиновьевна, когда Эмма уже не могла расслышать её слова.

Бесполезно было спрашивать, почему она так решила, — Каллиста Зиновьевна завела разговор о Лилии — соседке, тайно влюбленной в Джеймса, и размышляла над тем, как сблизить эту парочку.

— Моё самое большое желание, чтобы Лиля и Джеймс поженились! — сказала она у порога с красным крестом.

Что я могла ответить? — О Джеймсе я много слышала, но за две недели ни разу так и не увидела; с Лилией виделась несколько раз, но по душам не говорили. Я лишь улыбнулась, поощряя столь светлое романтическое желание, и мы вошли в поликлинику.

За стеклом с надписью «Регистратура» сидела смуглая медсестра с черными длинными косами. Она подняла на нас маленькие карие глазки, серьезные и наблюдательные. На хитроватом лице вспыхнул алый румянец, и кожа на щеках напомнила панцирь сваренного рака. Что это — стеснительность или неприязнь? Девушка привстала, открыла окошко, и холодное «здравствуйте» заставило моё сердце биться быстрее — я с детства на дух не переношу больничный запах и белые халаты.

— На приём или в аптечный пункт? — спросила она.

— На приём.

— Окунева? — она повернулась к стеллажу и, не дожидаясь ответа, тонкими пальчиками начала перебирать толстые медицинские карточки, разложенные в алфавитном порядке.

Карточку Каллисты Зиновьевны в нужной стопке Миа не обнаружила и перешла уверенным шагом к другой полке. Её движения были торопливы, но пластичны. Холёной ручкой она расторопно отыскала карточку и, сделав наспех пометку в журнале, выдала её нам, наградив обоих вопиющим взглядом из-под раскосых бровей в форме месяца.

— Доктор в терапевтическом кабинете, — прозвучало монотонно.

В коридоре негромко играла музыка — Хосе Игнасио слушал радио. Без музыки здесь было бы тихо как в морге — посетителей нет, как будто никто не болеет. Хотя, что тут удивительного — время без двух минут три — даже в городских поликлиниках и больницах многолюдно только в первой половине дня. Я постучала в кабинет. Хосе Игнасио встретил нас милой улыбкой:

— Вы ко мне?! — он поднялся, отложив тяжелую книгу с пожелтевшими страницами. «Энциклопедия болезней желудочно-кишечного тракта» прочитала я название и улыбнулась — не устаёт самосовершенствоваться.

— У Каллисты Зиновьевны отекли ноги, вздулись вены и появилось покраснение на коже. Возможно из-за крема, которым она пользовалась, — добавила я после приветствия, но сама не верила в то, что говорила. Мне казалось, что всё это признаки какой-то болезни, которую нужно лечить.

— Вы присаживайтесь,  — Хосе Игнасио заботливо усадил Каллисту Зиновьевну на кушетку. Она заметно волновалась, и мне не хотелось оставлять её в такую минуту, но часы показывали без одной минуты три.

— Я отменю уроки, — решила я молниеносно, — извинюсь и скажу, что не смогла…

Каллиста Зиновьевна не дала мне договорить:

— Не выдумывайте, Даша, вас с нетерпением ждут мальчуганы Намистиных. Идите и не волнуйтесь — я дойду домой и без посторонней помощи.

— Нет, — запротестовала я точно так, как Каллиста Зиновьевна утром.

— Хосе Игнасио, скажите Даше, чтобы не срывала уроки! — обратилась она к нему с наигранной строгостью.

— Даша, я провожу Каллисту Зиновьевну до самой калитки — не волнуйся — после обеда здесь всё равно делать нечего, а если кто-то придёт, то я ведь быстро вернусь. Одна нога там  — другая здесь.

— Ну, хорошо — уговорили. — Я подмигнула своему спасителю, простилась взглядом с Каллистой Зиновьевной и вышла.

Миа беззвучно шла по коридору в самый конец. Судя по плакатам с рекламой медицинских препаратов, в конце коридора был аптечный пункт, а поскольку Миа — единственная медсестра на всю поликлинику, она совмещала две должности, поэтому в одном кабинете и не сидела.

Я поспешила к Намистиным. Не буду останавливаться на том, каким взглядом обволок меня Семён — словно набросил сеть на бесчисленный косяк откормленных карпов; пропущу, пожалуй, и расспросы Вероники о здоровье  Каллисты Зиновьевны, и, само собой, не стану вас нагружать тем, как я вела математику и французский, — всё это несущественно по сравнению с тем, что произошло за стенами поместья Намистиных.

Еще светило солнце, низкое бледное, словно за плотной серой простынкой. К Намистиным приехали гости — пунктуальные — мои часы показывали ровно пять вечера. Я отправилась домой — мучительное беспокойство захлестнуло с новой силой. Было слишком тихо. Казалось бы, всё как всегда, но нет — калитка плохо прикрыта, Дружок не встречал, а на крыльце у самой двери я обнаружила розовый пакет с сердечками. Сначала я удивилась. Подошла к крыльцу, позвала Дружка — тишина. Заглянула в пакет — бутылка коньяка, коробка конфет и записка: «Дарья Леонардовна, я осознал свою ошибку — прошу меня простить. Семён». Я подняла пакет и толкнула дверь, но она оказалась запертой, и тут я испугалась не на шутку — неужели Каллиста Зиновьевна еще не дома? Я постучала в дверь и крикнула: «Каллиста Зиновьевна, вы дома?» Она не отвечала. Ответом была лишь жуткая тишина. Еще и Дружок куда-то исчез. Стоять и задаваться вопросами было невыносимо — от волнения я замерзла, хоть на улице во всю цвела весна. Войти я никак не могла — ключ от второго входа я никогда не брала с собой, а ключ от первого — Каллиста Зиновьевна положила к себе в карман, когда мы направлялись в поликлинику. Что же мне делать? — думала я.