Немного позже наше общество влюбленных пополнили Лилия и Джеймс. Мне довелось стать свидетелем их романа, набирающего бешеные обороты за короткий срок. Мы сдружились, и со временем нашей «великолепной четверке» с завистью смотрели в след Семён, Фаина, Эмма, София и Миа. О Веронике ничего не говорю, потому что она как улитка спряталась в своём панцире и носа не показывала на улицу, но могу предположить, что за разговоры велись в поместье Намистиных, когда в гостиной собиралась их компания любителей почесать языками.
Вы уже знаете, что Лилия Оливер — эта гармонично сложенная куколка (не могу назвать её иначе) с молочной нежной кожей и мягкими пшеничными волосами, была тайно влюблена в Джеймса Бонитетова еще задолго до моего появления в посёлке. Ей было двадцать семь лет; она не утратила девичьей невинности, и это проявлялось в мягкости её личика с розовым румянцем, в смущенном взгляде и даже в движениях — само очарование. Не трудно догадаться, почему она не поддерживала отношений с Намистиными: чтобы тебя не жалили змеи, нужно быть змеёй. Будь Лилия смелее и хитрее, она давно бы сделала так, чтобы Джеймс добивался её внимания, вместо того, чтобы самой чахнуть от неразделенной любви, писать поэмы в каждой строчке тетрадок в клеточку, размером в девяносто шесть листов каждая. Да, часто я ловила себя на мысли, что Лилия не от мира сего, но её метафорические образы разжигали моё воображение, и она всё больше и больше нравилась мне. Она не такой поэт-зазнайка как мой бывший муж — она тонкая чувствительная натура с большим сердцем и нестандартной логикой мышления.
С Джеймсом Лилия познакомила меня в день похорон Каллисты Зиновьевны. «Красавец-джентльмен», — вспомнились мне слова старушки, едва я только вгляделась в его породистое лицо. Джеймс Игнатович Бонитетов был атлетически сложен, широк в плечах, узок в бедрах. Его торс, облаченный в модную рубашку, напоминал треугольник, а ноги — две прямые параллели в брюках, заканчивающиеся начищенными туфлями из толстой кожи. Он не носил фрак, но и без него походил на англичанина. Его темно-русые волосы при помощи геля легкой фиксации были тщательно зачесаны назад, открывая безупречный овал лица. Его словно лепили профессионалы из эластичного раствора, позволяющего добиваться совершенства. Чисто выбритые щеки, не раздутые, не обвисшие, не втянутые, а соблазнительно упругие и гладкие, переходили внизу в безупречный подбородок с ярко выраженным холмиком, как у Венеры Милосской, к примеру. Его нос был прямой как четкая геометрическая фигура, и только от глубокого вдоха крылья носа расширялись, нарушая четкость линий. Его тонкие, но не уродливые губы говорили о безграничном энтузиазме и уверенности, а серые маловыразительные сами по себе глаза, казались озорными и то и дело глядели, точно глаза котенка на подвижный мячик.
Не удивительно, что Лилия влюбилась именно в Джеймса, — такой мужчина если войдет в мысли как муза, то и тот, кто не блещет никакими талантами, начнет писать поэмы о любви. А в Лилии творческая жила била ключом. Лилия плела из слов кружевные узоры, изливая свою душу пятистопными анапестами, ямбами, хореями; она видела истину в мышлении образами и, словами Блока, могла «строй находить в нестройном вихре чувства, чтобы по бледным заревам искусства узнали жизни гибельный пожар».
Я однажды наблюдала, как она записывала стихи в тетрадь. Мы сидели у неё перед телевизором, смотрели «Званый ужин» в утреннем повторе, она вдруг вспорхнула во время рекламы и принесла тетрадь (черновик); за несколько минут не усердного труда она мастерски написала два четверостишия беглым, но каллиграфическим почерком. Она произносила вслух каждую фразу, с улыбкой на лице останавливалась, поднося ручку к губам и покусывая и без того корявый колпачок. Она оттачивала рифмы, играя словами, посмеиваясь над своим воображением, и трепетала, находя особо удачный вариант. Я удивлялась её стремлению писать. Стихи для Лилии как воздух, как цветы — она ими живёт и наслаждается. До окончания рекламы она прочла целиком своё незаконченное стихотворение выразительным и мелодичным голосом, жестикулируя правой рукой, как дирижер в оркестровой яме. Восемью складными строчками она раскрывала всю силу своей необузданной любви, описывая свои романтические фантазии и мечтая о счастье вместе с лирической героиней, точь-в-точь как она сама — чувствительной особой, не умеющей смолчать о переполняющей её радости.
Джеймс пересмотрел своё отношение к Лилии после несчастного случая. Что подтолкнуло его, трудно сказать — видно, в его жизни начался новый виток; виток, обусловленный тридцать первым днём рождения. Да, будучи столь привлекательным и далеко не последним человеком в посёлке, пожалуй, не стоит ограничиваться обществом продавщицы, то и дело выпрашивающей подарки за близость, — пора, как мне кажется, было задуматься и о семье, распрощавшись с холостяцкой жизнью.
Поскольку наши две сладкие парочки — я так называю нас с Хосе Игнасио и Лилию с Джеймсом, стали не разлей вода, я могу судить о характере отношений Джеймса с Софией: любовью там и не пахло.
После того, как весь посёлок подобно растревоженному пчелиному рою гудел, обсуждая наши совместные вечерние прогулки в сторону реки и леса, и каждой собаке стало известно, что Джеймс и Лилия планируют осенью сыграть свадьбу (да, так быстро всё произошло!), София от горя стала пить, уподобившись покойному Яну Вислюкову. Бывало, я заставала её в нетрезвом виде прямо за прилавком. Она перестала со мной разговаривать, назвав однажды предательницей. Чем я её предала? Тем, что выбрала в подруги Лилию, а не её? София лишь скупо здоровалась при встрече, когда я заходила в магазин, и будто нарочно всякий раз подсовывала мне просроченные продукты, на что я как-то пожаловалась Джеймсу, и он в качестве компенсации за несъедобный плавленый сырок предложил сходить вчетвером на шашлыки — он как раз собирался зажарить жирного индюка-драчуна.
Мы все охотно согласились. Ходили на ту самую поляну, о которой рассказывал Хосе Игнасио, когда спас меня от Семёна. Я, конечно же, взяла с собой фотоаппарат и наснимала с полтысячи неимоверных, потрясающих кадров. Мне казалось, что вместе с дубами-великанами, зарослями орешника, акаций, колючих кустов тёрна с каплями росы на сочных листьях, вместе с ароматами свежести меня наполняла сладкая нега, состоящая из тысячи кусочков разнообразных чувств от восторга до томной грусти, от блаженства до сожаления, что всё это я вижу, чувствую, переживаю лишь теперь. Я не видела раньше прелести природы во всём том многообразии, открывшемся мне, может быть, благодаря одному единственному человеку, который ворвался в мою жизнь, однажды присев напротив с дорожным чемоданом.
Образ Хосе Игнасио не выходил из моей головы ни днем, ни ночью.
В тот день я сфотографировала на его ладонях муравьев и божьих коровок. Эти фото поразили сотни фотолюбителей из просторов Интернета. Еще бы, ведь у Хосе Игнасио красивые мужские руки, а мелкие насекомые, как нельзя кстати, смотрелись, ползающими по его линии жизни. Мне даже написал один редактор литературно-художественного журнала с предложением использовать мою фотоработу для обложки издания. Вы не представляете, какое это было радостное известие — меня заметили как фотографа! Это фото украшало альманах современных авторов, среди которых были и Лилия Оливер, и мой бывший муж со своими малосодержательными пустыми стихами, представляющими собой в большей степени банальные рифмы и ни капли сердечности, свойственной пылкому слогу Лилии.
Я забежала немного вперед, а пока вернемся во время, когда журнал еще не вышел.
Хосе Игнасио не любил фотографироваться, но всё же мне удалось уговорить его позировать на зелёной полянке, вдали от костра. Получилось не хуже фотографий букашек на его ладонях! Эти портреты мне нравилось пересматривать днём, когда я оставалась одна. Я не показывала Хосе Игнасио своим виртуальным друзьям — первое время он был моей тайной. Впрочем, все местные знали о наших отношениях, и я с каждым днём всё меньше стыдилась своего выбора. Хосе Игнасио моложе меня на одиннадцать лет, и мне можно было только позавидовать, что я смогла заинтересовать его, если бы не одно «но». По поводу импотенции, может быть, кто-то за спиной и смеялся надо мной, жалел меня, но в лицо никто не осмеливался говорить обидные слова. Почему обидные? Потому что все поголовно считали Хосе Игнасио импотентом. В какой-то степени они были правы — у Хосе Игнасио были явные проблемы с потенцией на протяжении последних семи лет. Но то ли свежий воздух, во что слабо верится, то ли коровье молоко от Бурёнки Яблочных (родителей Фаины), то ли бабка какая-то пошептала — Хосе Игнасио подавал надежды. Не знаю, смотрели ли вы сериал «Женщина с ароматом кофе» — я вспомнила одного из главных героев, его звали Диего, так вот он мог быть полноценным мужчиной лишь с одной женщиной, с той самой женщиной с ароматом кофе. Она работала на кофейных плантациях дона Лоренсо Санчеса, а звали её Палома, — я с удовольствием сопереживала их несчастьям, будучи в те годы еще студенткой педагогического института. И вот, кто бы мог подумать, что я встречу Хосе Игнасио с проблемами Диего по половой части!
