лых и даж е писать письма за всех... И только ходить
далеко от дома она побаивалась, за поводыря у нее
был Гелька...
Чудинов открыл дверцу, она ржаво скрипнула, и на
траву осыпалась бронзовая шелуха краски. Концы пру
тьев оградки были сплющены наподобие пик, они об
лезли, и виднелась кроваво проступившая ш ероховатая
ржавчина. В оградке земля была посыпана белым реч
ным песком, и глубокие дольные царапины на нем го
ворили о том, что у могил недавно подметали, да и
трава была чисто выщипана, столбики освежены голу
бенькой краской, а железные венки — подобие цветас
тых хомутов — надежно упрятаны в целлофан.
Геля сел на голубенькую шаткую скамейку, обежал
глазами густую ель до самой маковки, скользя взгля
дом по черным опущенным гребням, и, отметив неволь
но про себя, что кладбище имеет над человеком какую-
то странную торжественную власть, стал думать о вся
ких пустяках: мол, неплохо бы на могилах посадить
долголетние цветы, которые, отряхая по осени семена
на всхожую землю, весной будут давать новые остро
перые зеленя; а скамейку надо перенести по ту сторону
бабушкиной могилы, там гуще тень и как-то уютнее си
деть, а то здесь прутья решетки впиваются в спину...
Геля нагнулся над дедовой могилой и с трудом на
деревянной остроконечной пирамидке рассмотрел порт
ретик, совсем белый, с желтыми паутинками на лице;
оно было не больше стариковского ногтя, какое-то со
269
всем юное, с короткими щетинистыми усиками и острым
взглядом, приглаженные волосы разделены четким про
бором. И Геля подумал, что М аксима Чудинова он уже
совсем потерял из памяти, словно бы и не знал никог
да, и сейчас смотрел на деда, как на чужого человека,
который никак не оживал в его воображении. Зато п а
мять услужливо подсказывала давнее и совсем не
важное из бабушкиной жизни.
... Тогда Геля привел ее на «папину могилку», и б а
ба М аня долго ж евала морщинистыми губами, что-то
соображ ая и поводя головой, как настороженная пти
ца; может, она вспоминала давно забытое иль отыски
вала солнце, чтобы сесть к нему лицом. Но был пас
мурный день, наполненный наглухо ожиданием дождя,
потому все поникло и набухло, даж е трудно было ды
шать. Б аба М аня села на могилу мужа, как садятся на
высокую скамейку, ноги ее не доставали до земли, и
Гелька заметил, как отвисли задники новых резиновых
калош.
Потом баба М аня потянулась к деревянной пирамид
ке, касаясь грудью щетинистой травы, заш арила на се
рой паутинчатой доске и привычно нашла большим
пальцем крошечный снимок, чуть больше ее желтого
разбитого ногтя, нащ упала жестяной козырек над фо
то, крашенный голубенькой краской. Фотографию она
обмахнула, а потом старательно и бережно водила
пальцами по желтому картону, по туманному изображ е
нию мужа, которого она не видела ни старым, ни ум ер
шим, потому как тогда была уже слепой, и в ее воспо
минаниях он остался почти таким, каким был на этой
фотографии: еще молодой, с ровным пробором в воло
сах, с рыжеватыми усиками, которые она сама и под
стригла, перед тем как ему пойти сниматься.
Какие-то призрачные тени (может, то сизоватая ель
отразила рассеянный свет...) скользнули по ее лицу, и
она, все еще гладя пальцем снимок, вдруг заговорила,
забы вая, что не одна, стала доверчиво упраш ивать му
ж а сбивчивым лихорадочным голосом, будто он мог ус
лыш ать ее через остроперую немятую траву, и зам ш е
лый дерн, и набухшую сочную землю, и еще через мно
гие годы слепого одиночества:
— Где ты там, М аксимушка? Пойдем давай домой-
то. Чего лежать, ничего там не вылежишь.
270
Потянувшись губами к снимку, она хотела поцело
вать родное лицо и почти упала грудью на могилу, не
ловко подламывая под себя руки. В дрожащ ем усилии
натянулась старая шея, набухли, проступили неровные
жилы, волосы осыпались на лицо, на слепые глаза, а
баба М аня все ш арила губами по сухому посинелому
дереву. Гельке было больно на все это смотреть и д а
же страшно: он вдруг увидел, как прощально и безвозв
ратно стара, почти безобразна его бабушка. И именно
тогда впервые в жизни он подумал, что когда-то и он
умрет и его не станет совсем, как не будет этой травы и
этих крестов, но ель, наверное, все так же потянется в
небо, отряхивая с ветвей на могилу пересохшие шиш
ки, и облака будут наливаться розовой истомой и тихо
кропить влагой землю, а ребятишки побегут к реке, то
поча босыми пятками по скользкой глине, потом будут
леж ать на пахнущем гарью песке, беспечно и дурманно
курить и пить круто заваренный чай.
И Гельке стало вдруг так страшно, словно кто-то
безжалостный гнался за ним, и он потянул бабу Маню
за рукав:
— Бабуш ка, пойдем. Ты чего, бабушка? — а баба
М аня повернула к Гельке неожиданно светлое, почти
улыбчивое лицо, легкие слезы стеклянно накатились на
глаза и скрыли своим блеском белые застывшие плен
ки, и в этот момент она казалась зрячей и успокоен
ной.
— Ну пойдем, Гелюшка, —сказала баба М аня, опи
раясь рукой о пирамидку и сползая с могилы. — На-
ши-то небось заж дались. Пилить будут, скажут, куда
там бабка запропастилась. Ой, Гелюшка, жить-то как
хочу! Ночью-то всего насмотрюсь, везде набегаюсь, до
сыта наработаюсь. Во сне-то я будто с двумя глазами,
и все у меня путем идет, все ладом. Слышь, я себя-то
молодой во сне вижу, завсе молодой. Я старой-то себя
не вижу. Вот глаза бы мне только. А как жить хо-чу...
И вот уже пять лет, как не стало бабы Мани. Ц е
лых, пять лет прошло, но, каж ется, ничего не измени
лось вокруг: та же ель тянет вверх молодые пипочки
побегов, тот же тощий ветряк невдалеке лениво колы
шет крылом, слушая ветер, и река безвозвратно спешит
к морю. Только пять лет минуло, но если приглядеться
внимательно, то можно увидеть, как все вроде бы сдви
271
нулось в природе: ель стала замш елее и еще темнеег.
знать, и в ней что-то дряхлеет, наверное, усыхает ста
новая ж ила жизни; тощий ветряк уже мертв и завтра
пойдет на снос; а река, эта быстрая неутомимая река
словно бы покрылась рыжей плесенью мелей, и только
у того, дальнего угористого берега она еще роет слоис
тые глины, трудно пробиваясь к морю, но там, где сов
сем недавно под домашним берегом вода завивала кру
тые воронки, куда кидали продольники за сигом и н а
лимом, нынче леж ат равнодушные песчаные зыбуны.
Знать, все уходит куда-то в пространство, не остав
ляя зримых следов, и сейчас уже никто не скажет, для
чего ж ила баба М аня и куда делись, где поселились е е
детские мечтания, ее любовь, страдания и горести, ко
торых предостаточно выпало на ее долю. А может, онге
перешли в Гелю? Кто знает, кто знает...
9
Время подошло к обеду, когда Геля вернулся до
мой. Он поспешал, чуть запыхавшись, побаивался, что
он запоздал и дядя Кроня, не дождавшись его, ушел на
автобус. Уже за сутки нажившись дома, Геля подумы
вал тайно: « А не уехать ли, однако, с дядей Кроней »
Снопу, а там на луга, где вместе с мужиками метать з а
роды и хлебать из одной миски наваристый суп, писать