с двенадцатью рублями пенсии и померла, хорошо не

поживши...

Уж честен был Иван Павлович, этого не отымешь,

да только честность еговая для других боком выходила.

24

Он к себе уж жалости не имел, а по той причине и к

другим жесточился. Так и жил старой обидой своей и

не заметил, как себя над всеми возвел. Таких «ущем­

ленных» как-либо надо просвечивать, на особом рентге­

не проглядывать, и власти им большой не давать. Этим

людям командование поручать страшно, они и себя

сгубят и людей на смерть кинут ни за понюшку табаку.

Смирные-то люди ранку в душе залечить хотят да сты­

дятся ее, они от этой ранки скорбеют да томятся, а эта

порода, наоборот, потихонечку травит, чтобы не затуха­

ла ранка. Кто к себе жалости не имеет, тот и до других

ужасно жестокий. Такие собой только живут да своим

страданьем, а слова порато громкие да. красивые го­

ворят...»

«Осподи, жив ли, не дай о покойнике худо поду­

мать,— вдруг вспомнился майор Миловидов.— Уж кру­

той был человечище, порато крутой. С одним легким,

самому-то жить ничего не осталось, оттого и жалости,

видно, к людям не было. В такую пору трудно жалость

в себе сохранить, при ней остаться. Да, круто повора­

чивал тогда майор Миловидов, имя-отчество никто не

знал, всё — «товарищ майор» да «товарищ майор».

В сорок третьем зимой и случилось. Мартын над ро­

той стоял, и, когда к деревне Малые Ракиты подошли,

из роты осталось тридцать два человека, уставшие от

боев, помороженные, выжатые как тряпки, уж две не­

дели не спавшие толком: немца в котел загоняли. Види­

мо, майору сверху накачку дали, и хотя от полка тоже

одни списки остались, но приказали дорогу у Малых

Ракит перерезать, вечера не дожидаясь. А дорога, как

река меж крутых берегов, и подступиться к ней нельзя:

снежная целина, одного пулемета хватит, чтобы всех

подкосить.

— Товарищ майор, хоть бы сумерек обождать. Всех

повалят, товарищ майор.

'Вскипел, слюна запузырилась, лицом черный, как го­

ловешка: себя не щадил, видно, слышал душой, чго

мало жить оставалось,— как с одним легким на фронт

попал, одному богу известно.

— Молчать!.. Под трибунал захотел? — сразу л а­

донью за кобуру, а самого трясет, как припадочного.

И средь белого дня поползли наперерез дороге к де­

ревне Малые Ракиты, словно раздетые полезли трид-

25

дать три человека. Мартын впереди, снег под телом

скрипит шально, отдается в голове этот стон; конечно,

даже в деревне слышно, как ползут тридцать два безум­

ных солдата и лейтенант под белым пушистым небом, и

сейчас немцы разбегаются вдоль дороги и наводят свои

автоматы. До жути тихо было в деревне, и когда до до­

роги оставалось шагов триста, посыпались мины — как

из мешка. Выход один: только вперед из этого невода,

иначе всех подловят. Вскочил Мартын, закричал, мол,

братцы, вперед, за Родину, кое-кто еще поднялся, кто

жив был, а навстречу прицельный кинжальный огонь, и

в одну минуту все было кончено.

Тридцать два солдата и лейтенант остались в снегу.

Мартын очнулся уже в сумерках, едва шевельнулся =—

перебиты ноги: одна в бедре, другая в голени. Кое-как

замотал их поверх брючин, кровь спеклась и оттого не

текла. Пополз, хватая губами снег и не чувствуя мороз­

ной стылости. Ребят его, таких родных ребятушек, с ко­

торыми прошел столько смертных дорог, уже присыпало

снегом, он считал неровные холмушки и плакал от бес­

силия и жалости к себе. Он полз и скрипел зубами, и

вдруг услыхал рядом стон, и снежный бугорок колых­

нулся. Разворошил его — там лежал сержант Валеев,

татарин, ранен в живот, но еще жив. Мартын закатил

его, как мог, себе на спину и потянулся в свое распо­

ложение — командир роты, но уже без роты, с единст­

венным сержантом Валеевым на спине, который сейчас

умирал от «животной» раны. Долго ли полз, неизвест­

но, но только почувствовал, как полегчало вдруг, это

скатился со спины сержант Валеев, уже застылый, как

булыжник. Тут навстречу выбежали из окопов, увидав,

что кто-то ползет, страшный и обугленный, затащили в

блиндаж. Командир полка жевал тонкими губами и все

смотрел искоса, как оттирают и отпаивают лейтенанта

спиртом. Потом приказал повалить его в телегу—бес­

тарку; насыпали полный передок гранат, и возница,

старый обросший солдат, повез Мартына в медсанбат.

Долго они плутали тогда по степи, рискуя нарваться на

немцев, которые прорывались из котла и одичало броди­

ли стаями, уничтожая все на пути. С трудом возница

выехал на станцию, но Мартына, лежащего без созна­

ния, уже признали мертвым: станция была завалена ра­

неными и тут некогда было особенно заниматься лейте­

26

нантом, застывшим и черным, как головня, и без при­

знаков жизни. Мартына снесли в мертвецкую и положи­

ли на груду трупов. Он очнулся среди ночи, дико ужас­

нулся своему положению и по раздетым застывшим по­

койникам пополз к двери и стал биться кулаками и

ГОЛОВОЙ-

больше года — по госпиталям; одно время

казалось, что все, конец, отхватят обе ноги по самый

пах, но чудом обошлось, истинным редким чудом, и в

конце сорок четвертого — снова на фронт. И все за­

росло, как на собаке затянулось, только к дурной по­

годе ныли ноги, и метался тогда Мартын Петенбург, не

находя покоя. И еще после войны десять лет выходил

на своих двоих, не слыша душою несчастья, и вереско­

вая трубочка не покидала рта. Весь продымеет, прово­

няет махрой, за версту, бывало, несет табачиной, уж не­

известно, среди ночи расставался ли с трубкой. Но

только ноги однажды стали беспричинно холодеть, и в

бане не мог отпарить, нагреть их, старые рубцы поба­

гровели и загноились. И вот привиделся Мартыну

странный сон: показалась ему большая куча окурков,

глянул он на нее да и устрашился. «Господи,— восклик­

нул во сне,— и неуж я один эстолько высадил!» Но чуд­

но только, что всякий окурок, каждую цигарку, где и

когда свертывал и как гасил, каждую пачку махры, ко­

торую затолкал в трубку,—все помнил. Не диво ли?

А чаду над кучей, а дыма... И вдруг явились откуда-то

два человека, взяли Мартына под руки и стали водить

вокруг этой кучи. Тяжело ему, дух сперло, тошно так.

Ну и говорят эти люди Мартыну: «Если еще раз обве­

дем, то и помрешь».

Посмеялся тогда над сном, еще с год после курил,

а на следующий — поехал в город, да за двенадцать ме­

сяцев сделали ему пять операций, едва от смерти спас­

ли. Так и обезножел Петенбург, а курить все одно при­

шлось бросить.

Лежит он сейчас посреди повети на старой овчин­

ной шубе, сосет пустую вересковую трубочку в медной

оправе и думает: «Всем правит чужая воля, и над каж ­

дым человеком человек стоит. Стоит и указует: то не

смей, да там не ошибись... Уж на что я человек малень­

кий, и то порой в мыслях шатнешься, чего только и не

придумаешь, да тут и устрашишься. А если человек у

ПОТОМ

27

соблазнов рядом, да у власти — как устоять гут, как

править собою? Так неужели он сам по себе и нет над

ним чужой воли? Тут и грех рядом, куда как легко во