бери, — такой она и в памяти у Гели живет.
4
Бревно было неподатливым и комлистым, и Федя
Чудинов, у которого не хватало в мальчишеском сухом
теле необходимой лошадиной силы, брал настырным
1S6
терпением. Веревка резала даже сквозь стеганый трех
рядный жилет, мозолила плечо, но у Федора даже и
в мыслях не было, чтобы эту надрывную работу бро
сить, только об одном жалел он, что приспособил ват
ный колпак на плечо: ведь пылающее солнце сейчас
стегает его непокрытую голову, и страшная радиация
пронизывает ее насквозь. Федя Чудинов понимал: оста
навливаться, чтобы надеть колпак, нельзя, потому что
с бревном он снова уже не стронется с места. Третий
год он носил эту своешитую тяжелую одежду, но для са
мого Чудинова тут странного ничего не было, ибо он
твердо уверился в том, что все земные болезни проис
ходят от солнечного излучения, и если укрыться от
него, — а вата способна защитить, — он будет жить дол
го, пока не надоест.
О своем открытии Федор Чудинов особо не распро
странялся в городе, потому как невежественные люди,
слободские мещане, могли посчитать, что он «не в се
бе» или, как еще выражаются, «у него не все дома»; и
до сберкассы, где Федя работал старшим бухгалтером,
и в школу, где он преподавал по совместительству ри
сование, ходил в кителе полувоенного покроя и в темно
синих галифе.
Утром он покидал дом ровно без пятнадцати девять
(по нему сверяли часы) в широкой блинчатой кепке с
белой пупыркой посередине, в начищенных хромовых
сапогах, с орденом Красной Звезды на груди и с офи
церской сумкой, где у Чудинова лежали бухгалтерские
синего сукна нарукавники и постоянный обед: яйцо
всмятку, два черных тоненьких хлебца и бутерброд с
сыром. Ровно в час он выходил из сберкассы и направ
лялся в школу на урок рисования, и там, когда дети
набрасывали с натуры бутылку темно-синего стекла, ко
торую он приносил из учительской, и набор крашеных
деревянных яблок — все это называлось натурой,— Чу
динов жевал яичко, неслышно и косо шевеля оборча
тыми старушечьими губами, потом так же ловко и чис
топлотно съедал бутерброд и, оборотясь к ученикам
спиной, запивал скорый обед протухшей желтой водой
из классного графина, беспокоясь о своей печени.
«Боже ты мой, сколько раз было говорено, что чис
тая кипяченая в о д а— это девяносто процентов гаран
тированного здоровья! Они определенно хотят сгубить
187
меня». — Так думал Федор Максимович Чудинов, мяг
ко улыбаясь и зачесывая попышнее невесомый вихорок
волос, а вслух говорил мягким, почти женским голосом:
— Дети, вы должны полностью отдавать себя этому
возвышенному предмету, который единственно назначен
для отдохновения настоящей воспитанной души.
Чудинов щурил круглые глаза, откидывал голову
назад и оглядывал пустую водочную бутылку и набор
деревянных крашеных яблок, потом опять перебирал
губами, вздыхал тяжко и, ступая вдоль парт, как под
кованная строевая лошадь, собирал дешевенькие, истер-
ханные резинкой рисовальные блокноты.
Без девяти два он опять уходил в свою сберкассу
с тем, чтобы покинуть ее ровно в шесть. И весь этот
п у т ьон совершал с педантичностью военного человека.
Федор Чудинов всегда полагал, что рожден для воен
ной карьеры: еще в школе он изучил все кубики и ром
бики, под его кроватью лежало оружие всяких видов,
правда, деревянное, он мастерил его вечера напролет,
при этом, сладко замирая и потея от восторга, во
ображал, как оно будет прицельно стрелять и верно
лежать в ладони. Когда приходила зима, он в поду-
горье вместе с ребятами своего околотка строил ледя
ные крепости и всегда руководил их осадой, таясь в
особой землянке «командарма», ведь так положено по
военному наставлению. Но если его почему-либо не вы
бирали в командиры, он молча поворачивался — ху
денький, в потертой коротенькой фуфайке, с цыпками
на красных узких запястьях — и, проваливаясь по ко
лено в снег, уходил целиной к лому, запирался в боко
вушке и горько плакал.
И когда пришла неожиданная война, он не содрог
нулся от ужаса и страха — словно бы поджидал ее и
знал, что она будет, — его только изумило, что она яви
лась так рано: ведь он, Федька, еще не стал Федором,
ему еще год учиться — осенью пойдет в десятый класс,
а это значит, что война может кончиться без его учас
тия. На третий день войны, когда забрали двух стар
ших братьев, Федька Чудинов не выдержал и поспешил
в военкомат, но ему отказали: советовали подрасти,
есть больше овсяной каши и подтягиваться на турнике.
Но война оказалась мучительно долгой. Федька ус
пел окончить школу, а чудилось, будто война еще толь
188
ко началась и впереди нет просвета. Вскоре Чудинова
и его сверстников обрили наголо, погрузили на паро
ход и увезли сначала в Архангельск, а в начале октяб
ря — и далее, где было особенно тяжко.
Позднее, через много лет, Федор Чудинов вдруг от
кроет свои подвиги, которые скрывал ранее, чему были
свои причины: во-первых, он был стеснителен до крас
ных аллергических пятен на впалых щеках, а во-вто
рых, орден Красной Звезды где-то долго бродил по
стране и разыскал владельца лишь в самом конце пя
тидесятых годов, когда вообще много оказалось разыс
канных.
Награда не смутила тихого бухгалтера, он не стал
бегать по городским инстанциям и выспрашивать по
дробности, мол, откуда неожиданный почет и не
ошиблись ли, а строго подтянулся и в город больше
не выходил в шерстяных носках и безразмерных кало
шах. Чудинов сшил в местной портняжной у горбатень
кой Феклы первый по счету полувоенный темно-синего
габардина френч — в сундуке по чистой случайности
лежал кусок пропахшей нафталином материи — и за
казал в сапожной мастерской хромовые сапоги на вы
соком каблуке.
По этому поводу в городке было много разговоров,
особенно в верхнем конце, в том самом околотке, где
бабы-старухи помнили Федора еще просто Федькой,
сопливого, с замерзшими слюнями в углах губ, который
бегал с деревянной винтовкой при настоящем трехгран
ном штыке, примотанном медной проволокой. В коро
тенькое дульце школьной ручки он набивал селитры и
пороху и порой неожиданно пугал людей.
— Значит, все правда, — говорили бабы-старухи.—
Уж что дается богом сызмальства, на то человек и рас
полагается. Ведь и Федьку взять — такой ли был вояка!
С водой идешь с подугорья, так, бывало, не пропустит
уж мимо, чтобы не напугать. Из сугроба шалит вдруг:
«Ложись, бабка, взрывать буду!» Другой раз со страху
чуть не напрудишь. Ведь темь, глаз выткнуть можно,
а тут гарчат над ухом, кто его знает, взорвет еще — с
него станется... А теперь и орден вот нашел его.
Первой пришла пионервожатая, прямо в сберкассу
пришла, у стойки жмется. Думал сначала, что сбере
жения принесла, а она вдруг и говорит, мол. Федор
189
Максимович, не могли бы вы моим пионерам о войне
рассказать. Хотя Чудинов подобную просьбу ожидал и
даже втайне начинал обижаться, что обходят его вни
