Он сыплется и ночью, когда очень тихо и все спят, ког­

да на улице в промозглой осенней темени живет лишь

сиротливый неустроенный ветер, — тогда в комнате

особенно одиноко и даже страшно, кажется, что на чер­

даке кто-то ходит, легкий и печальный, и упорно под­

сматривает за спящими людьми... И обои запузырились,

176

хотя и обдирала их мать верный десяток раз и потом

снова наклеивала, слой на слой, к каждому револю­

ционному празднику. Они и нынче плотные, как кар­

тон, и если принюхаться к ним, почувствуешь, как пах­

нет старым деревом, тлеющей бумагой и крутым само­

садом, который мать подмешивает в клей от всякой

нечисти.

И вот из-за этих обоев, твердых, как картон, нес­

лись по-солдатски резкие звуки баяна. Мать морщи­

лась, видно, музыка ей досаждала, а дядя Кроня хму­

рился своим тайным мыслям: он осел на цветастом

широком диване с откидными подушками, будто стал

суше и меньше, солнечный загар остыл от вина и слов­

но покрылся серой пылью.

— Помню, как в Снопе он гостился, — кивнул голо­

вой дядя Кроня на стенку, из-за которой неотрывно

сочился басовитый гуд. — Ты тогда не первый ли год

на сносях была, Роньку носила... Федька-то тоненький

пацанчик был, глаза, как у зайки, живые такие. Чай

сладкий любил. Бывало, мати самовар на стол занесет,

дак он, пока десять стаканов не выдует, из-за стола

не вылезет. Настырный был: пьет и жмурится, пьет и

жмурится. Вроде и голода особого не было, хлебом-то

сыто жили, а он колобок к себе под локоть да в кар­

ман. Мама и говорит ему: «Ты, Феденька, наверное,

коровушку хочешь приманить». А он заревел, сле­

зы-то в блюдце так и забрякали. Смешной был пар­

нишка.

— А ныне как крот. Роет и роет, день-деньской.

Я на огород пойду, а он там фырчит за загородкой,

будто кот свадебный, — сказала мать. — А ну его... Д а ­

вайте лучше песенку споем: «Ой топнула я, и не топ­

нула я. Съела сахару мешок и не лопнула...»

— Однажды руку сунул в молотилку. Баловной,

ьидать, был, все выложь ему да подай. Мы-то страши­

лись, а он городской, всего навидался, вот и сунул л а ­

донь в самые шестеренки. Я едва шкиво повернул об­

ратно, а то бы пальцы смолотило. Машина ведь — к

ней без понятья не суйся. Я кровь высосал, подорож­

ников налепил, от своей рубахи подол оторвал — гость-

то городской как-никак. И рубахи-то, помнится, ж ал­

ко — мать накостыляет по шее: с одеждой тогда туго

было, — а Федьку и того жальче. А он, видать, подли­

177

пало еще тот был, бате и нажалился, мол, Кронька под­

учил руку в молотилку сунуть. Батя меня и высек...

— Да оставь ты Федьку! Нашел о ком разговор

вести. Он же — ушат с ручками. Давайте лучше споем.

Я сегодня порато добрая, всех прощаю, камня за па­

зухой не несу.

И мать запела тонехоньким, прерывающимся голос­

ком, будто у нее перехватывало горло, а когда надо

было подтянуть вверх, она только сипела, проглатывая

слова. Но глаза ее светились, тонкие красные паутинки

растворились в голубоватых белках, волосы из-под кру­

жевной косынки выбились на лоб и бросали негустую

тень, и в бледном матовом свете летнего вечера лицо

матери глядело как со старинного портрета — благо­

родной, потрескавшейся от времени эмали. И тут Геля

понял, что мать в молодости была действительно кра­

сивой, не зря к ней парни сватались наперебой.

— «Катись слеза моя горюча, катись по бе-ло-му

лицу. Я выну беленький платочек, прелестны очи

о-о-о-бот-ру...» Нет, не могу. Тот же хмель, да не та

бражка. Ой, маменьки нет. Натальюшки нашей нет, она

бы спела — как у нее голосок бежал!..

— Певунья была, попеть любила, чего говорить,—

печалясь, согласился дядя К роня.— Я когда болел —

уж всего меня английский грипп вывернул, — будто из

омута выскочу и слышу, как она мне эту песню поет:

«Катись слеза моя горюча, катись по белому лицу...»

Поет, а сама плачет. Наверное, смерть свою чуяла...

Ты, Геля, не забыл бабу Наталью?

— Вроде бы нет, — сказал Геля и задумался... Бабу

Наталью он видел редко, потому что в деревню еще

добираться надо, а попутье плохое, да и переправа не

всегда налажена. Те прошлые наезды, ее нечастые гос­

тевания в Слободе остались в памяти лишь слабым от­

блеском каких-то незначительных мелочей. Вот сара­

фан с оборками вспомнился, шелковый, с большими ма­

линовыми розами: когда бабушка шла на высоких жел­

тых каблучках, он тяжело бился о колени, едва зави­

ваясь вокруг ног; руки еще вспомнились, ладони узкие,

почти детские, обтянутые натуго рыжеватой кожей с

мелкой насечкой морщин, — казалось, козонки вот-вот

пролупятся наружу, — а пальцы длинные, чуть изогну­

тые, каждый на свой манер.

178

Может, запомнилось так мало потому, что Геля тог­

да еще был мал, а позже в Снопу как-то все не наез­

жали: мать совсем зашилась с колхозной работой и с

детьми. Последний раз Геля видел бабу Наталью уже

совсем остаревшей где-то вскорости после армии; он

тогда многое передумал и перечувствовал, и все, что

касалось лично его или его близких, задевало тревож­

но и чутко, особенно их радости, печали, и, может, по­

тому та последняя встреча особенно помнилась...

Приехали с матерью в Снопу где-то на изломе ав­

густа, ночи уже загустели, деревня стояла на угоре и

показалась неожиданно большим черным валуном в

белесоватом небе, но сначала донесло мерным живым

теплом и дыханием, хотя было тихо до вязкой тяжести

в ушах. Только порой далеко, за рекой, вспыхивали

зарницы. Стояли рябиновые ночи, и от длинных голу­

боватых сполохов, от запахов подкошенных клеверов

и гороха, что изредка наплывали с полей, тишина ка­

залась еще осязаемее, на нее можно было натолкнуть­

ся, потрогать ладонью как нечто гладкое и непрозрач­

ное.

Баба Наталья будто заведомо знала, в каком час

наедут гости, и стояла в растворе поветных ворот бе­

лым призрачным пятном. Геля прижался к бабе и ощу­

тил ее всю, мягкую и теплую, как летняя земля, от ба­

бы пахло дрожжевым тестом; она пригибала Гелину

голову сильно и немного больно и целовала мелко и

часто, одновременно плача и смеясь:

— Вот ты какой герой. Ну ладно, хоть перед смер­

тью выглядела у Лизки последыша. Наш парень-то,

солдато1вский. Ну а ты-то, Лизка, чего стоишь в под-

звозье, как неродная дочь?

Повернулась, зашлепала по повети босыми ногами,

так и не отпустила ладонь внука — вцепилась в нее

сухими тонкими пальцами.

— Дедко-то спит. Остарел наш дедко. Я и говорю:

«Неужто гостей не выйдешь встречать?» Говорит: «Зав­

тра заодно и насмотрюсь». Вы сейчас похлебайте чего

ли и — спать, а уж завтра будем привально делать.

— Какое еще привальное? — воспротивилась было

мать, но баба Наталья только кышнула на нее.

— Не твое собачье дело. Твое дело только помал­

кивать.

179

Растревоженный долгой дорогри и этой встречей,

Геля ворочался в балагане, изба уже спала, под ситце­

вым пологом было прохладно, и Геля забрался в

оленью полость. Она сначала покусывала с непривыч­