гнедыми глазами: в черных глубоких зрачках зажглось

сладкое любопытство, похожее на радость, и в тонких

губах скользнула улыбка, а сам дядя Федя склонился

в поясном поклоне и сказал неожиданно женским те­

кучим голосом:

— Я вас приметил, как вы еще огородами спуска­

лись. «Чьи это? — думаю. Вроде бы не наши. А опять

же и чужие огородами не ходят. Выходит, это не чу­

жие, так кто же это может быть?..» А это, значит, Ге-

ласий Андреевич в родные пенаты прибыли. Долгонько

у нас не бывали...

Геля поставил чемодан, поправил на ремне этюд­

ник и собрался было смущенно отрапортовать, мол, все

дела, дела, но дядя Кроня, стоявший в стороне, молча

дернул племянника за рукав и кивнул на окна: там,

словно в черном зеркале, увидел Геля туманное лицо

матери, ей, наверное, было плохо видно, потому что

она еще и еще отдергивала па стороны коротенькие вы­

резные занавески. Потом слышно было, как захлопали

одни двери, потом другие, мать выскочила на краше­

ное крыльцо в легком бумазейном халатике; наверное,

старые веснушчатые ноги держали плохо, потому что

мама Лиза цеплялась одной рукой за косяк, а другой

гладила сердце.

— Геля, уж телеграмму не подал! Неужели так тя­

жело было забежать на почту да матери телеграммку

подать в два слова: «Еду, Геля»? И всего сорок копе­

ек. Значит, на матерь, сорок копеек жалко затратить,

вот вы ее как любите! А другой раз приедете — и мате­

ри вашей не будет. — Неожиданно морщинистое лицо

матери размякло, веки покраснели и набухли и неболь­

шие пепельные глаза налились непрозрачной слезой.—

Вот вы как, значит, любите свою мать. А она-то о вас

думает, ночей не спит, все перебирает, как-то вы там

да не случилось ли что. — Мать тыкалась мокрым ли­

цом в Гелино плечо, и он невольно касался подбород­

ком ее поредевших русых волос, которые знакомо пах­

167

ли земляничным мылом, и у Гели непослушно запер­

шило в горле, он почувствовал себя маленьким, глаза

защипало.

Геля отвернулся, заметил виноватое выражение ли­

ца дяди Крони, который смущенно колупал ногтем

трухлявое дерево под самым окном. «Значит, и эта де­

ревина вытлела, менять бы надо шесть рядов и не мень­

ше», — вскользь подумал еще, потом увидел лицо

дяди Феди, его кривую непонятную улыбку. А мать

уже просохла, мимоходом ткнулась лицом в плечо бра­

та и только сказала ему:

— А ты-то, Кроня, тоже хорош. Нет бы когда на*

часок заглянуть. Не убавилось бы. Иль свою жену не

можешь на минутку бросить?. Так не украдут, не бой­

ся, никому и нужна раскоряка этака.

— Мама, ты что?

— Д а я так, к слову. Красивая у тебя женушка

Клава. Я уж не завидую, Кроня, живите, бог с вами,

раз счастье пало.

— А меня вот Геласий Андреевич затащил. Пойдем

да пойдем, тюх-тюлюх... Д а и ты не больно в частых

гостях, — дядя Кроня неловко топтался у порога, не

зная, куда сунуть дерматиновую сумку. — Тут, ишь ли,

подарок Клаве купил. Все кофеварку просила, достань

и все. А что, я рожу, что ли? По мне бы ничего лучше

молока нету. А она кофея всё, и девок-то приучила к ба­

ловству... Ну как ты, Лизавета, поживаешь? — участ­

ливо погладил он сестру по остренькому плечику, меж

кроватью и столом протиснулся на диван, и поверх сто­

лешницы выросло его лицо, обоженное солнцем: и без

того светлые бровки совсем выгорели, кожа шелухой

сползала с короткого, как у сестры, носа, но глаза бы­

ли налиты пронзительной синевой.

— А ты все такой, Кронюшка. И время тебя не бе­

рет.

— Д а как тоже не берет. Молоды молодятся, а ста­

ры старятся. Молодых-то вперед везут, а старых на по­

гост несут. Средь ночи как потянет грудь-от, будто

щипцами кто дерьгат. — Неровными пальцами он быст­

ро просчитал пуговки на рубахе, и они будто сами со­

бой выскочили из петелек. — Тут и свербит. Нынче и

к погоде свербит, а к непогоде ноет. — На белой мо­

лочной груди пониже коричневого соска —словно боль-

168

то й паук: стянуло не знающую загара кожу рыжева­

тыми неровными рубцами. — Как говорится, берешь

корову, бери и подойник. Сосет меня паучок-то, сосет.

— В нашем роду у Солдатовых все како ли несча­

стье. Будто все на нас отомщается. Вот и мой Андрюша

писал в последнем письме, мол, окружили нас немцы

большим числом, да едва Днепр мы переплыли, а кто

не переплыл, то, значит, на дне остался без православ­

ного покаяния, без могилки. А еще в письме том бы­

ло — дак ты, Кронюшка, читал, быват, как не читал-

то: как с фронта ты пришел, давала читать, — было в

письме, что от полка ихнего не двадцать ли человек ос­

талось. Посчастливилось, пишет. Эко счастье. На сегод­

ня спаслись, а на завтра, однако, и поубивали. Вот она,

война-то. Упаси боже кому такое испытать. Пришло

последнее писемушко, а больше и не было. Все ждала:

и похоронка нашла, а все одно—ждала. А после и ус­

тала ждать. А ныне по новой жду. Глупа баба дак.

— Сколько ему по годам-то?

— Мужику?.. Да чего там, разовы года-то, еще жить

да жить. На рождество шестьдесят. С этими годами

еще жить можно. Я нынче все во сне его вижу. Вот пи­

сем почитаю, на подушках-то разлягусь, одна-одине-

шенька, на диванчик гляну, нет ли кого из моих дету­

шек, все чудится, будто кто спит там. Гляну, а на дива­

не пусто, дак сердце зайдется, пореву, писем почитаю,

а потом во сне Андрюшу вижу. Все будто с горки с

ним катаемся. Уж больно он шибко катит меня, воздух

в груди спирает, я поближе норовлю к Андрюше, а о н —

от меня да будто, как вожжами, санками-то погоняет.

Саночки махонькие, с железными полозками, еще ты,

Гелюшка, катался. И сегодня опять видела. Спрашива­

ла, мол, когда к себе заберешь. А он и говорит, когда

все деньги проживешь, тогда и заберу. Охти мне, да ка­

кие у меня деньги, велика ли пензия.

И опять пепельные глаза налились быстрой непро­

глядной слезой, сердито загремела мать самоварной

трубой, кофтой прошлась по глазам, пышкнула-дунула

в березовый огонь, и быстрые алые струйки потянулись

в дыроватом железе, загудело в трубе. Геля нехотя

слушал мать, ее надсадный голос, нетерпеливо хмыкал,

пытаясь оборвать ее, потому что было трудно и досад­

но слышать такое в сотый раз.

169

Геля взглянул в окно и увидел, как на заулке дядя

Федя Понтонер примерялся к бревну. Он неловко кру­

жился у дерева, высоко задирая ноги в шерстяных нос­

ках и ступая резиновыми калошами так, будто месил

глину, — это с войны у него такая болезнь. Но все же

решился: набросил на комель веревочную петлю, для

прочности наступил на бревно блестящей калошей, по­

том ватным колпаком вытер сопревшее лицо, положил

эту странную шапку на плечо, под лохматую толстую

веревку, и попытался сдвинуть дерево. Видно было, как

силился Федя Понтонер, порой оглядываясь по сторо­

нам и словно ожидая подмогу: ноги оскальзывались

на выгоревшей траве, ватная поддевка задралась, и

темно-синие галифе с кожаными заплатами на ягоди­

цах надулись — знать, тяжесть для Феди Понтонера

была непосильной. Но тут с угора вывернулась голу­

бенькая коляска с белым бордюрчиком по защитному