нется с городом, поедет по деревням и там будет бесплатно иг¬

рать для крестьян. Упомянет эти тридцать тысяч и обстоятельный

Чертков в письме к Толстому, рекомендуя Орленева как серьез¬

ного культурного деятеля, располагающего к тому же большими

практическими возможностями для создания народного театра.

В бумагах Черткова сохранилась телеграмма Орленева от 10 мая

1910 года, в которой он сообщает, что его долгая сибирская по¬

ездка подходит теперь к концу, и просит разрешения приехать

в Телятинки (имение Черткова), чтобы посоветоваться о своем

будущем, поскольку он, как и прежде, «горит желанием принести

своим делом пользу народу» 4. Из следующей телеграммы, помечен¬

ной 24 мая, мы узнаем, что план Орленева по счастливому стече¬

нию обстоятельств уже воплощается в дело и что через три дня

он выступит в театре для крестьян в подмосковном селе Голи¬

цыне, не оставляя при этом намерений посетить Черткова и до¬

говориться о спектаклях в Туле, чтобы их мог посмотреть Тол¬

стой. Наступает знаменательная минута в жизни Орленева, сбы¬

вается его «самая любимая и прекрасная мечта» 5. С небольшой

группой актеров, всего из пяти человек, он дает свой первый

спектакль для крестьян, составленный из второго акта «Реви¬

зора» и водевиля «Невпопад». Любопытно, что сибирские тысячи

для этого ему вовсе не понадобились, хватило и нескольких сот

рублей, чтобы привести в порядок театральное помещение в Го¬

лицыне и оплатить труд актеров, которые как-то кормиться и

жить должны были.

Для своих опытов Орленев выбрал Голицыне по совету изве¬

стного деятеля крестьянского театра Н. В. Скородумова, который

был первым организатором любительских спектаклей в этом

большом подмосковном селе. Так что почва там была уже взрых¬

ленная. В этом Орленев видел некоторое преимущество, по¬

скольку пресыщенных зрителей, снобов и лакомок он не любил,

зрителей же неподготовленных, непросвещенных при всем тяго¬

тении к ним побаивался: что им скажет его репертуар? Были бы

это дети, он нашел бы с ними общий язык. А взрослые, матери

и отцы семейств, пожилые и престарелые — не покажется ли им

его искусство глупым ломаньем? У голицынских крестьян бла¬

годаря Скородумову и его спектаклям была уже известная при¬

вычка и выработанный вкус к театральному зрелищу. Для на¬

чала, для первой пробы это был важный шанс.

В день открытия театра — 27 мая — Орленев дал два спек¬

такля: утренний и вечерний. Уже за несколько дней до того би¬

леты были розданы всем желающим, их оказалось больше, чем

мест, и в маленький зал набилось человек двести пятьдесят, все

проходы были заняты, но порядок от того не пострадал. О том,

как прошли сцены из «Ревизора», упомянутые Орленевым, никто

из очевидцев не пишет. Может быть, их играли только один раз?

Достоверно известно, что в объявленном им репертуаре помимо

водевиля «Невпопад» была еще драма Крылова «Горе-зло¬

счастье». На афишах, расклеенных и в самом Голицыне и в бли¬

жайших селах, были указаны действующие лица в этих пьесах и

не было имен их исполнителей.

Зачем ему понадобилась такая анонимность? Он отвечал так:

для высшего совершенства в театре вовсе не нужно авторство —

кто знал имена скоморохов в Древней Руси? Но игра Орленева

была слишком яркой, чтобы остаться безымянной. И голицынские

крестьяне называли его Федором Слезкиным и так обращались

к нему во время его частых приездов к ним летом 1910 года.

В этом смешении сцены с жизнью он увидел высший знак призна¬

ния и написал в своей книге: «.. .новое, заработанное моим

сердцем имя, точно очаровательная музыка, всегда ласкало мой

слух» 6.

Он был доволен: для выступлений в Голицыне ему не при¬

шлось искать новый репертуар или как-нибудь приспосабливать

старый. «Гамлета» он не повез в деревню, но он его не играл и

в Петербурге. А «Царя Федора» включил вголицынскую афишу и

назначил день первого представления, только спектакль при¬

шлось отменить по требованию местных властей. Он выбрал две

роли, в которых выступал не только по всей России, но и в загра¬

ничных поездках, и нетрудно понять, почему выбрал: в пьесе

Крылова сквозь ее мелодраматический семейный сюжет в его

трактовке хорошо обозначилась гоголевская тема «забитых лично¬

стей», равно понятная столичному интеллигенту и крестьянину

из Подмосковья. Что же касается водевиля «Невпопад», то этот

мещански-житейский анекдот он играл как грустную сказку, по¬

эзия которой задевала зрителей на всех уровнях развития.

Следующие три спектакля в Голицыне состоялись 30 мая и

16 и 22 июня, и с каждым разом народу собиралось все больше.

Из окрестных деревень приходили новые зрители, но преобладали

по-прежнему голицынские. Никто из тех, кому понравилась игра

Орленева, не довольствовался одним посещением театра. На спек¬

такли земляков-любителей при всем интересе к их игре доста¬

точно было пойти один раз, чтобы удовлетворить любопытство.

Общение с искусством Орленева требовало большей длительности.

Зрители возвращались к его спектаклям, как возвращаются к ро¬

манам Толстого и Достоевского, в поисках полноты их великого

и всеохватывающего реализма. Аналогия вполне допустимая, по¬

тому что мир даже такого заурядного человека, как провинциаль¬

ный чиновник Иван Рожнов из «Горя-злосчастья», казался Ор-

леневу безграничным.

В игре Орленева голицынских зрителей более всего захватила

непрерывность его превращений; роли актера от раза к разу росли

и видоизменялись, что редко бывает даже у самых талантливых

любителей, как правило, повторяющих самих себя. Однажды, по¬

смотрев поставленный местными любителями спектакль, основой

для которого послужил роман Григоровича «Рыбаки», Орленев

пришел в восторг от того, как плакала старая женщина на сцене

(«молча, беззвучно, одними глазами»), и сравнил ее с самой Фе¬

дотовой. Но когда несколько дней спустя он снова посмотрел эту

любительницу и не нашел ни одной новой черты в ее игре, он ска¬

зал, что различие между профессиональным актером и любителем

измеряется не столько степенью умения и выучки, сколько богат¬

ством мотивов, побуждающих к творчеству. Впрочем, у актера-

ремесленника эта привычка и заученность бывает еще более на¬

вязчивей.

Вскоре он стал своим человеком в Голицыне и параллельно

с выступлениями вел занятия с любителями. На это уходило

много времени, и он пригласил себе в помощь Мгеброва, до по¬

следних месяцев игравшего в труппе Комиссаржевской и очень

тяжело пережившего ее смерть в феврале 1910 года. Оплакивал

ее смерть и Орленев, хотя знакомство у них было поверхностное,

и совсем по-блоковски думал: каким жалким кажется в свете

этой трагедии театр ремесла и стилизации! Через несколько лет

в одном московском журнале Тальников напишет, что Орленев,

«сам из крестьян», угнетенный «сытой душой города», затоско¬

вал по «новой бескорыстной радости, по новому зрителю, брату и

другу» 7. У смутного понятия «сытая душа города» в этом случае

был вполне материальный, очерченный в пределах театра смысл:

на одном полюсе коммерция, провинциальная заскорузлость, не¬

разборчивость вкуса, узаконенная третьесортность, на другом —

культ избранности и моды, сверхавангардизм, как сказали бы мы

теперь, декадентство, собравшее в себе пороки городской антиде¬

мократической «культуры верхов». Куда от этого бежать? На про¬

сторы природы, в патриархальность деревни?

В своей книге Мгебров вспоминает еще одну ночь, проведен¬

ную с Орленевым, на этот раз в московском ресторане «Яр», про¬