Антонина сунула мне бланки с печатями, заранее поставленными подписями, щелкнула ручкой, и я все подписал, не читая.

Звонкий смех вывел меня из состояния, похожего на гипноз. Гулиса истерически смеялась:

– Ты подписал смертный приговор, мой ненаглядный! Как же я теперь буду жить?! Легко ли молодой и красивой девушке одной управлять рестораном?! Но я справлюсь! А ты будешь гнить в сырой яме, и твоя… как там ее? – Олеся, даже не придет поплакать на твою могилку, потому что твоей могилой станет темный лес!

Васо с мрачным видом набрал номер, и уже через пару минут в комнату влетели два здоровяка в кожаных куртках. И тут я вспомнил, что видел в блеклых глазах Матрены. А ведь я так ни разу и не поцеловал Олесю, и мне безумно захотелось сражаться за право на счастье.

Я зарядил с кулака одному из громил в челюсть, но второй огрел меня по голове и отошел от удара я только в багажнике автомобиля, связанный по рукам и ногам и замотанный в покрывало.

Мотор заглох. Хлопнули дверцы. Приближались шаги. Я рьяно пытался освободить руки, вгрызался в плотный скотч, но все безрезультатно. Правая кисть занемела. Пальцы не слушались. Понимание, что сопротивляться в данном положении не получится, угнетало. К тому же машина остановилась посреди леса. Это я понял сразу, как только открыли багажник. Надо мной светила луна и колыхались ветви.

 – Приведите его, – скомандовал женский голос.

Два огромных мужика послушно вытащили меня и швырнули на землю. Я упал к ногам балерины.

Антонина с важным видом посмотрела на меня и присела на корточки, снимая с длинных пальцев белые перчатки. На безымянном пальце блеснул перстень. Его блеск был таким же холодным, как и два ледяных кристалла голубых глаз. Балерина молча ударила меня по лбу перчатками и поднялась, оставив лежать в недоумении.

Я локтями сбросил покрывало и, привстав, застыл на месте. Антонина стояла ко мне спиной, как и те двое возле машины, очень похожие на восковые фигуры Николая Валуева. Ни Васо, ни его сумасшедшей дочурки не было.

Ночь. Лунный свет рассеивался сквозь туман. Выцветшая трава и непроглядный лес рисовали мрачные картины. Птицы не пели, и только издалека доносился  волчий вой.

Балерина сняла заколку, и длинные русые волосы локонами легли на плечи. Она встряхнула головой, но так и не повернулась лицом. Я не понимал, что она задумала, и не спускал глаз, скользя по изгибам стройной фигуры. Надо отметить, балерина хорошо сохранилась: прямая осанка, тонкая талия, округлые бедра. К моему удивлению, она начала раздеваться. Пиджак плавно съезжал вниз.

Я сжал кулаки, разводя руки в стороны. Скотч резал кожу, но я продолжал. Похоже, никто и не думал, что я смогу высвободиться. Балерина расстегивала пуговицы на рукавах блузки. Охрана и ухом не вела. А я тем временем взялся за скотч на ногах. Бесшумно от него избавиться не удалось.

 Балерина резко обернулась, и я со страху перекрестился. Ее лицо исказилось: губы стали тонкими, сухими и неприятными, кожа старой, шершавой на вид и покрытой глубокими трещинами, цвет глаз потемнел. Казалось, что вместо головы у балерины склеенная  из мелких осколков глиняная ваза с черными угольками и горизонтальной расщелиной. С этой расщелины доносились неистовые крики:

– Не дайте ему уйти!

Я метнулся к зарослям и побежал без оглядки. Две громадины преследовали меня по пятам.

– Он нужен мне живым! – разразилось, как гром, на всю округу.

Далеко убежать не вышло. Меня схватили и за шиворот приволокли к балерине.

Она выглядела снова молодой и привлекательной. Блузка расстегнута на верхние три пуговицы. Но в моих глазах она все равно оставалась монстром – сухой восставшей мумией.

– Что вам от меня надо? – не выдержал я напряженной тишины. – Вы лишили меня всего имущества, а теперь что?

Балерина щелкнула пальцами и те двое отвернулись. Она вплотную приблизилась и шепнула на ухо: «твоя молодость». От балерины веяло холодом, и я не посмел даже прикоснуться к ней, чтобы оттолкнуть.

– Скоро полночь, – процедила она. – Но прежде чем начать ритуал, ты выроешь себе могилу. Представляю, как обрадуется Гулиса, когда я расскажу, что исполнила ее желание.

Громкий смех откликнулся эхом. Хотелось сквозь землю провалиться, лишь бы не слышать этот мерзкий звук. Я зажмурился. Образ Олеси встал перед глазами. Она невинно улыбнулась и исчезла.

Выхода я не видел. Мысленно я уже начал прощаться с жизнью и проклинал себя за то, что связался с Гулисой. Если бы не она, никакая балерина не была бы мне страшна.

Крик совы донесся из лесу. Антонина потерла перстень и настороженно свела брови.

– Не бойся, мой мальчик, совсем скоро все закончится. Обещаю, больно не будет.

Поднялся ветер. Я молчал и слушал.

– Нужно торопиться.

Пепельная сова вылетела на поляну. Балерина лихорадочно теребила перстень. Губы изогнулись, а сова летела прямо на нее. 

Жутко стало не только мне. Две громилы заскочили в машину. Заревел мотор. Колеса буксовали на сырой траве. Машина никак не могла сдвинуться с места, а сова размахивала крыльями уже совсем близко.

– Чик-чик, я в домике! – голос балерины стал мягким и испуганным.

Она по-детски сложила руки на груди крестом, будто играла в догонялки с кем-то. Только с кем? С совой?

Мне оставалось только наблюдать.

Сова налетала на балерину и клюнула ее в темечко. Машина резво двинулась и засверкала фарами. Я смотрел, как балерина медленно падает вниз и быстро стареет, превращаясь в усохшую старуху.

– Вот это расклад, – пробубнил я невнятно, опасаясь, что сова и меня заклюет до смерти.

Слава Богу, сова со мной не разговаривала, иначе я бы непременно подумал что свихнулся. Она покружила над поляной и улетела, оставив на земле несколько перьев.

Балерина или то, что от нее осталось, лежало неподвижно. В голубой строгой юбке, белой блузке, колготках со складками на худых ногах. Рядом валялись перчатки и пиджак. Я не знал, что мне делать: бросить балерину или отнести Васо. Недолго думая я решил бежать, но случайно заметил, что на ее пальце нет перстня. Я наклонился и рассмотрел обе руки: покореженные и костлявые. – Перстень пропал.

По большому счету, идти мне было некуда – квартиру я «добровольно» подарил Гулисе, ресторан тоже. К Олесе – совесть не позволяла. Да и мать не хотел расстраивать и впутывать в свои проблемы. Пошел к Матрене. Образ этой старушки всплывал перед глазами и звал меня. Если честно, я думал, что схожу с ума.

Выбираться из лесу довелось недолго – луна освещала все вокруг, и все тот же образ указывал дорогу. Я вышел на околицу и без труда добрался к дому местной чародейки.

Из маленького покосившегося окошка лился тусклый оранжевый свет. Внезапно скрипнула дверь и из нее показалась седовласая голова хозяйки. Матрена ждала меня. Я уже ничему не удивлялся.

Она отворила калитку, хрипло дыша:

– Эх, Русланчик, предупреждала же. Зачем глаза на балерину поднял? Да, не отвечай – знаю я все, знаю.

– Расскажите, что вы знаете? Кто она такая эта балерина?

– Заходи, внучок. Чай уже настоялся, – Матрена, будто нарочно уходила от разговора.

Миновав крохотный дворик, мы поднялись на порожек. Трухлявые дощечки поскрипывали, казалось, вот-вот рухнет все крыльцо. В домишке полы оказались понадежнее, но убогие стены с проводкой поверх обоев взяли свое. – Старый-старый дом.

Матрена усадила меня за стол. Сама села напротив и разливала чай по чашкам.

– Нехорошо ты поступил, внучек. Ох, нехорошо. Лизоньку не проведал, а Олесю проверять вздумал.

Стыдно мне стало. Я сделал глоток.

– Утром пойдешь в Лизе, отнесешь ей яблок, – показывает на ведро рядом с лавкой. Надень ей на палец это кольцо, – и кладет на стол тот самый перстень, что на балерине был.

– Как вам это удалось, в голове не укладывается?

–  Мои секреты тебе знать не к чему.

Матрена подула на горячий чай, и я провалился в глубокий сон.