Вот и тогда руки у меня дрожали. Боялся, узнать, что Олеся отравила своего мужа или придумала что-то более коварное. Она ведь говорила, что своими руками жизни его лишила. Так что же она сделала? Или не сделала?

С самодовольным видом Эдик открыл папку, пролистнул пару страниц и  говорит:

– Острый геморрагический панкреатит.

Естественно, я не понял, что это значит. Но внимательно ждал объяснений.

– Если верить заключению Борисовны, а более опытного патологоанатома я не встречал даже во время практики во Львове, – то Глеб при жизни любил выпить и покушать. Это его и погубило. Этиловый спирт и жирная пища.

Я уже почти обрадовался, что ничьей вины в его смерти нет, но Глеб перевернул еще один лист и его брови поползли вверх.

– Заключение: прогрессирующая недостаточность кровообращения, инфекционный перикардит, острый геморрагический панкреатит…

– И что все это значит?

– А это значит, что Глеб – восьмидесятилетний дед, что никак не стыкуется с датой его рождения. Здесь явно какая-то ошибка. Такого просто не может быть. Кто-то подменил результаты, – предположил Эдик.

Я как чувствовал, что что-то нечисто со смертью мужа Олеси. Но что именно, оставалось только догадываться. 

Пятница, 13 – все валилось из рук. От неясности, плохих предчувствий и усталости к концу рабочей недели. На заводе если не компрессор, так генератор не давал никакого спокойствия. А в личной жизни – Гулиса стала проблемой первостепенной важности.

Стас заезжал поговорить с глазу на глаз. Испуганный, осунувшийся. А дышал так тяжело, будто на него ярмо надели и заставили поле вспахать. Сказал, что сдал он Гулису с потрохами, выложив следователю все, что знал, и теперь боится, как бы Гулиса из-за угла и ему нож в спину не вонзила. А сам белый, что без сострадания смотреть на него невозможно.

Не нравилась мне эта история с Лизой. А хуже всего то, что Гулиса вины своей не чувствовала и могла еще всем задать жару. Но я не показывал своего волнения и всячески старался приободрить Стаса.

Тяжело же притворяться, особенно когда у самого мозг вот-вот задымится.

Во второй половине дня позвонил Эдик и заявил, что Глеб – муж Олеси – женщина.

Мне казалось, весь мир сошел с ума. Эдик же, не скрывая смеха, в очередной раз повторил, что бумаги подменили, и пообещал разобраться после выходных.

Я хотел сорваться с места, бросить все и бежать к Олесе. Не за объяснениями, нет. За состоянием приятного волнения.

«Лубанах» продолжал работать. Но о прибыли в текущем месяце можно было и не мечтать. Весь доход придется направить на пополнение запасов спиртных напитков и реставрацию зеркальных секций бара.

Финансовая суть дела меня интересовала меньше всего. Я оптимист по жизни и верю в положительный исход. Но эта ночка хорошенько пощекотала мне нервишки. Признаюсь, я испугался не на шутку.

Я смотрел последние новости по телевизору. Сирия, химическое оружие, прогнозы третьей мировой войны – все это отвлекало от собственных проблем. Вытянувшись на мягком диване, я и думать не хотел о приезде Васо.  Но стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я почувствовал гнев взбешенного отца каждой клеткой тела, и меня словно пригвоздило. Ноги не слушались. Интуиция подсказывала: ничего хорошего не жди. А в дверь все неугомонно колотили.

Набрав полную грудь воздуха, я решительно встал и, не спрашивая «Кто там?», распахнул дверь перед незваными гостями. Васо был не один. Этого и следовало ожидать.

Первой в квартиру влетела Гулиса. Плакалась и прикидывалась несчастной овечкой.

– Негодяй, подлец, – распиналась она, – всю жизнь мне испортил.

Наигранные слеза, слюни, сопли.

Рядом с Васо стояла женщина в строгом голубом костюме. Я остановил взгляд на пышной груди и не смел посмотреть в глаза. Предостережение Мартены останавливало меня.

Балерина изящно переступила через порог, и в один миг Васо схватил меня за руку:

– Что ты вытворяешь, щенок? Да как ты посмел мою девочку довести до такого состояния. Она извелась вся, плачет от самого вокзала, успокоиться никак не может.

Васо постарел. Я заметил и поредевшую шевелюру, и обвисшую кожу, и желтоватый цвет лица. Он был уже не тем Васо, который держал в страхе весь город.

– Рад вас видеть, – я солгал.

– Тонечка, ты посмотри на этого наглеца. Он рад меня видеть, – Васо недовольно сжал губы, отчего морщины прорисовались еще отчетливее.

– Ну, здравствуй, Русланчик, – балерина сделала вокруг меня круг.

Я чувствовал ее пронзительный взгляд, и холод от пола поднимался по ногам и к самому сердцу. Казалось эта «Тонечка» – снежная королева, для которой я Кай.

– Здравствуйте, – ответил я и продолжил смотреть в глаза Васо, считая это более безопасным.

– Не слышу объяснений. Или ты думаешь, я шутки приехал шутить? – Васо повысил голос и толкнул меня в плечо.

– Он бросил меня, – опять завыла Гулиса. – А я хотела ребеночка от него. Сволочь!

Балерина принялась успокаивать эту истеричку.

– Васо, вы здравомыслящий человек, неужели вы поверили всему, что наговорила ваша дочь? У нее серьезное психическое расстройство. Ей нужна врачебная помощь. Она помешалась на больших сиськах! Она не рассказывала, что хочет 6-ой размер?

Васо бросил беглый взгляд в сторону Гулисы:

– Мы о сиськах будем говорить или перейдем к делу? Идем.

Васо повел меня в зал и эти две «знатные дамы» пошли за нами.

Васо расстегнул пиджак и опустился в мягкое кресло. Закинул ногу на ногу и жестом указал мне присесть. Гулиса вытерла следы истерики в виде размазанной под глазами туши и надменно сложила руки на груди. Балерина стала слева от Васо, и продолжала сверлить меня взглядом.

Они давили на меня, но я все же попытался показать, как я вижу сложившуюся ситуацию:

– Уважаемый Васо, мы расстались с вашей дочерью, и я не считаю нужным  оправдываться. Я не люблю ее, и ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Гулиса опять вошла в роль страдалицы:

– У него есть другая. Папа, я не вынесу этого горя. Я жить без него не могу. Если он не жениться на мне, клянусь, я перережу вены или брошусь под поезд, или пойду в зоопарк и пусть меня разорвут голодные львы. Я люблю его!

Васо вскочил, но балерина положила свою тоненькую ручку ему на плечо, и Васо послушно занял прежнее положение.

– Не верьте ее угрозам. Гулиса слишком любит жизнь, чтобы так просто с ней проститься. Ничего она с собой не сделает, это же не официантке в спину нож метнуть.

Гулиса прищурилась, недовольно скривив губы. Вся в отца.

– Как нож? Какой официантке? – возмутился Васо.

– Нож кухонный, а официантку Лиза зовут. Бедняжка борется со смертью по вине вашей драгоценной доченьки. Гулиса не рассказывала, как разгромила мой ресторан? А как здесь погром устроила?

Васо округлил глаза и приоткрыл рот, не произнося ни слова.

– Не верь ему, папа, – заскулила Гулиса и припала к его ногам. – Лиза угрожала мне. У них был роман. Да, роман! Они смеялись надо мной, изверги.

– Не плачь, деточка, – подключилась балерина, – мы верим тебе. Разве такое милое создание способно лгать?

– Васо, я хотел выставить вам счет, но, глядя на Гулису, понимаю, что деньги вам потребуются на ее лечение. Отвезите ее в хорошую клинику для душевнобольных.

– Руслан, какой же ты глупый. Ты хоть знаешь, от чего отказываешься? Моя дочь – сокровище. Она вполне здорова, но несчастна. И, кстати, по твоей вине. На какую сумму ты хотел предъявить мне счет? Я дам в десять раз больше, оплачу вашу свадьбу и романтическое путешествие в Улан-Уде. Забайкальские пейзажи пойдут вам обоим на пользу!

На его лице мелькнула хитрая улыбка.

– Нет, порадуйте вашим подарочком кого-нибудь другого. Я не женюсь на Гулисе.

Васо словно окаменел.

– Тогда тебе придется порадовать «подарочком» нашу девочку.

Я посмотрел на балерину. Ей в глаза. Они метали молнии, а лицо казалось спокойным и ласковым. Губы влажные. Я засмотрелся, а когда опомнился, было поздно.