Закат окрасил край неба в багряный, и уже зажигались первые звезды. Олеся прервалась, кутаясь в вязаную кофту, но будто бы не замечала приближение ночи.
– Хорошо, что я встретила вас. С совершенно незнакомым человеком я бы не стала разговаривать. А вы вроде бы и знакомый, а вроде бы и нет. С вами можно быть собой и без утайки рассказывать о самом сокровенном.
Я не решался спросить, что же случилось с ее мужем и почему она винит в его смерти себя. А вот о доме и старой ведьме я все-таки спросил.
Олеся продолжала:
– Представилась Матреной. Все по углам заглядывала и трогала своими кривыми пальцами все подряд, начиная от моих ботинок в коридоре и заканчивая гардиной в прихожей. Домишка небольшой. Все какое-то старое, дряхлое. В спальне вообще потолок осыпался. Ремонт делать нужно. Мартена как увидит, что с работы возвращаюсь, так и зовет своим жутковатым голосом. То ей воды принеси из колодца, то яблоки помоги поснимать, а вчера завела к себе и говорит: «Отведай, внученька, супчика грибного, пока свеженький, погрей желудочек». Страшно мне было есть тот супчик. И посуда у нее доверия не внушала, и грибы, что в тарелке плавали. Но поскольку из одной кастрюли она наливала и мне, и себе, я согласилась. Бабуля вроде бы добрая оказалась. Относится ко мне хорошо. Но боюсь я ее, а почему не знаю. Есть в ней что-то такое темное, нечистое.
Знал я и что о Матрене той говорят. Ведьма она самая что ни на есть настоящая, как и подруга ее, что жила по соседству. И не нужно было напрягать извилины, чтобы догадаться, что Олеся поселилась в доме старой ведьмы, и еще неизвестно в каких целях Матрена супчиком ее кормила. Но пугать и без того безрадостную девушку я не стал.
Олеся не обращала на меня особого внимания. Смотрела вдаль и говорила-говорила, а я все слушал-слушал. Ее голос звучал чарующе. Звонкий как колокольчик. Ни пропитый, ни прокуренный – голос настоящей девушки. Я боролся с желанием поцеловать ее в губы. Они так и манили меня, но я не спешил, понимая что, Олеся не станет целоваться с малознакомым мужчиной, потому что все еще переживает смерть мужа.
Нас потревожил телефонный звонок. Гулиса вероятно забеспокоилась, что я долго не возвращаюсь, но ее беспокойство меня ничуть не волновало, как и она сама. Я сбросил вызов, обратив внимание на электронный циферблат. Половина девятого. Время в компании с Олесей летело незаметно.
Олеся ни о чем не спросила, но, поправив капюшон, поднялась, и мы пошли назад в сторону сквера. Я провел ее к самому дому. Мы опять разговаривали ни о чем: о погоде, шелесте ветра, опавшей листве. Она не утратила способность улыбаться, и мне все больше и больше хотелось сделать ее счастливой.
Олеся, Олеся, Олеся…
Гулиса устроила грандиозный скандал. С битьем посуды и угрозами покончить жизнь самоубийством. Она учуяла запах чужой женщины и почувствовала себя оскорбленной. Кричала, швыряла в меня все, что под руку попадалось, разбила зеркало и журнальный столик, за который я отдал почти весь месячный оклад инженера-электронщика. Это стало последней каплей.
Я ударил ее. Впервые в жизни поднял руку на женщину. Она отлетела к стене и распласталась на полу. Ее разноцветные пряди скрыли перекошенное лицо и обезумевший взгляд. Я ждал, что она будет делать дальше. – Выгнулась кошкой и вмиг оказалась у моих ног. Опутала руками, как веревками, и трясла, умоляя не бросать ее. Зрелище еще то.
Поговорить с Гулисой по душам не удалось. Я и слов не мог в тот момент подобрать таких, чтобы доходчиво ей объяснить, что расстаемся мы вовсе не из-за другой женщины, и что дело не в ее желании иметь грудь шестого размера. Но Гулиса твердила свое «у тебя кто-то есть». А единственное что у меня было, так это планы на счастливое будущее. И видел я рядом с собой Олесю.
Ночью я вызвал такси и отвез Гулису в ее прежний дом. Ее мать Зоя выскочила со двора в ночной рубашке. В глазах волнение. На висках поблескивала седина. Мне жалко было эту женщину. Она никогда не была замужем. Ей всю жизнь доставались вторые роли. Но ее любовники всегда были при деньгах, и она жила припеваючи, пока пользовалась спросом. А как только годы взяли свое, никто уже не приглашал в ресторан, не дарил цветы и дорогие подарки. Васо и тот за последние два года не давал о себе знать. Ни письма, ни звонка, ни весточки.
Зоя не задавала лишних вопросов. Все было предельно ясно. Скорее всего, она огорчилась, что ее дочь вернулась домой. Возможно, она и винила меня, но упрекать не стала. Я дал ей денег на первое время. Незаметно вложил в руку, чтобы Гулиса не знала. Зоя взяла их, осторожно кивнув головой.
Таким образом я попытался избавиться от прошлого и начать новую жизнь. Но я недооценил Гулису. Она оказалась намного хитрее, чем я предполагал, и на следующее утро мне позвонил ее папочка.
Васо был довольно приветлив и сказал, что я всегда ему нравился, что он одобряет выбор дочери и обязательно приедет к выходным на нашу свадьбу. На нашу свадьбу! Гулиса сказала ему, что мы решили пожениться. Как только я это понял, стал возражать, но Васо меня и слушать не хотел.
Шутить с Обезбашидзе в нашем городе еще никто не рисковал. Уж слишком устрашающими были истории о том, как люди сами рыли себе могилу в нашем лесу. Но ради Олеси я был готов на все.
Олеся, Олеся, Олеся.
Так птицы кричат в поднебесье…
На работе, как назло, и минутки свободной не было. То сгорел компрессор на подстанции, то делегация по внедрению новых технологий покоя не давала со своими мудреными проектами. А в обед, когда я только подумал, что наконец-то у меня появилась возможность собраться с мыслями, мне позвонил Стас – администратор моего ресторанчика, и тихим тревожным голосом сказал: «Приезжай, твоя Гулиса зарезала официантку». Так и не пообедав, я пулей вылетел со столовой.
Зря я, наверно, сорвался с места. Нужно было сказать Стасу, чтоб связал ее и вызвал милицию. Вот было бы забавно – приезжает папочка на свадьбу, а дочурка за решеткой сидит. Но, зная Васо, я мог бы с уверенностью сказать, что Гулиса не задержалась бы надолго в камере. Васо все еще помнили, уважали и боялись, не смотря на слухи, что балерина из него веревки вьет.
Карета скорой помощи, как ни странно, прибыла раньше меня. Мне довелось наблюдать через лобовое стекло, как люди в белых халатах выносили окровавленное тело. Гулисы нигде не было, зато около ресторана собралась кучка зевак. Я наспех сунул таксисту купюру и, не дожидаясь сдачи, побежал вперед, заметив Стаса. Он разговаривал с доктором. Я сразу отметил, что Стас выглядел не лучшим образом. Было очевидно, что и ему на орехи досталось. – Взъерошенный, рубашка порвана, лицо исцарапано.
Доктор похлопал его по плечу и сел в машину. Звук сирены стал резать слух. Мигали красно-синие лампочки. Скорая удалялась все дальше и дальше, а вскоре и вовсе исчезла за поворотом.
– Она что совсем свихнулась? – в голосе Стаса был явный упрек. – Овца тупая! Приструни ее пока она «Лубанах» не сравняла с землей.
– Что здесь произошло? Где эта психопатка? – пытался я хоть что-то понять.
– Слиняла, будто и не появлялась. А что произошло, сейчас сам увидишь.
Мы вошли вовнутрь. Стас развел руками.
Из посетителей никого не осталось. Еще бы, в этом нет ничего удивительного. Все вверх дном. В баре ни одна бутылка не уцелела. Все вдребезги.
– Вот, сучка.
Я сжал кулак и пошел на кухню. Под ногами хрустели стекла. Попадись мне тогда Гулиса под руку, я бы ее схватил за патлы и мордой в эту грязь.
Повариха Прасковья Семеновна и ее помощница Дарья отмывали пол от крови. У обоих глаза на мокром месте. Прасковья, как увидела меня, так и давай голосить:
– Я ей чахохбили из курицы, а она – неблагодарная, плюнула мне в лицо и сказала, подавай мне чахохбили из фазана. А где я ей фазана возьму?
