малочисленность, охрана складов стойко отразила первый удар парашютистов-

десантников, когда те намеревались овладеть складами с ходу. Однако, используя

передышку, готовились к решающему штурму. [30]

Вскоре они открыли ожесточенный огонь по пулеметной вышке, желая отвлечь

внимание от своей атаки на основном направлении. И в это время по врагу ударили с

тыла бойцы Цындрина. Били из карабинов, забрасывали гранатами. Как кстати сюда

прибыло подразделение из-под Ковеля!

Наши бойцы гнали фашистов к пойме речушки, в болотную трясину. Ружейно-

пулеметная пальба слилась с их отчаянными воплями. Небольшая группа

парашютистов повернула от речки и бросилась вправо туда, где из-за горки выглядывал

лес. Немцы никак не предполагали, что добровольно идут в ловушку.

Об этом мы узнали потом, а пока отчетливо слышали недалекий бой и изо всех

сил спешили на помощь своим товарищам. И вот впереди показалась низина, за которой

на взгорье располагались склады, опоясанные колючей проволокой. А по долине

навстречу нам бежали фигурки в незнакомых зеленых мундирчиках с закатанными по

локоть рукавами и с автоматами в руках. Их каски тускло поблескивали на солнце.

— Рассредоточиться и залечь! — приказал политрук. — Огонь открыть сразу, как

дам очередь из пулемета. Стрелять только наверняка. Основная надежда — на гранаты

да штыки. По местам!

Говорят, что трудней ожидать боя, чем вести его. Смотрю на бойцов и вижу, как

напряженны и сосредоточенны их взгляды. Штыки у всех примкнуты к винтовкам.

А вот и незваные гости! В прорезь прицела ловлю детину с погончиками и

крестом на френче. Не иначе как офицер.

Резко ударил пулемет Ерусланова и сразу загремели залпы. Будто переломившись

пополам, падают зеленые фигуры. Одна, вторая, третья... Враги сначала опешили от

неожиданности, потом открыли ответный огонь. Рои пуль проносятся над нашими

головами.

Сквозь пальбу и стрекот очередей доносится голос Ерусланова:

— Круши гадов гранатами!

Крики, ругань, грохот близких разрывов. Вскакиваю с винтовкой:

— В атаку, вперед! Ур-ра!

Через минуту все перемешалось, переплелось. Столкнулись грудь в грудь,

сцепились между собой. Резкие [31] возгласы, стоны, тупые удары. Орудуем штыками и

прикладами, как нас учили.

Что-то сильно ударило меня в живот, и на какое-то время оказываюсь вне свалки.

Едва перевел дух, как железные пальцы фашиста сомкнулись на моем горле. Задыхаясь,

вижу в упор зверский взгляд, ощеренные зубы. Это видение, однако, вдруг

опрокидываясь, исчезает. Передо мной — Козлихин с винтовкой в руках. Штык

окровавлен. Помкомвзвода бросает: «Вставай, лейтенант!» И вновь бросается в драку...

* * *

Солнце в зените. Отряд собрался у складских помещений. Есть у нас убитые,

немало раненых. Сидим, измученные, в разорванной одежде, с кровоподтеками,

синяками, рваными ранами. Неподалеку, на обрыве, бойцы роют братскую могилу

павшим товарищам.

Мы, покуривая, объяснялись с командиром отряда.

— Или не понравилось в головной заставе и перешли в тыловое прикрытие? —

пошутил капитан Цындрин. И всерьез: — Переодетые фашисты своеобразно

обеспечивали задачу десантникам. Разъезжали вокруг района высадки и перехватывали

тех, кто должен бороться с парашютистами. Пытались использовать нашу наивность.

Не так ли, юноша? — капитан обратился ко мне. — О маршруте забыл, на карту не

глянул... Помни, что поспешность и доверчивость — тоже наши враги. Хорошо, что

сразу спохватились. Это ты, Ерусланов, молодец!

Готовый провалиться сквозь землю, я сидел и смотрел себе под ноги. Изредка

взглядывая на своих старших товарищей, я думал, что лучше их, пожалуй, не найти

командиров во всей нашей армии.

К нам подошел кто-то из охраны складов.

— Извините, товарищи, что без внимания вас оставляем. Некогда. Из районов

боевых действий прибывают за боеприпасами. За выручку большое спасибо. Очень

жалко хлопцев ваших, очень!..

Ерусланов прервал его хрипловатым голосом: — Это наш общий долг. Ты вот что,

дружище, подкинь нам патрончиков и гранат, а? Да побольше. Неизвестно, что еще

предстоит...

Он кивнул на запад, где продолжало грохотать и ухать, перевел взгляд на

свежевырытую могилу.

— Сейчас хоронить будем, а у нас даже прощального салюта дать нечем. Так что

выручай, браток. [32]

3

Лагерь словно вымер. Лишь караульные, настороженно озираясь, расхаживали по

расположению. Подхожу к дежурному по нашему подразделению:

— Почему тишина?

— Война, товарищ лейтенант! Германия напала на нас. Было по радио

правительственное сообщение...

Итак, все встало на свои места. Значит, черные самолеты, десант и канонада, что

не прекращается до сих пор, — это не какой-либо пограничный инцидент.

Люди окапываются. Отрывают щели, оборудуют блиндажи, укрывают в аппарелях

автомашины. На наше возвращение мало кто обратил внимание. Если расспрашивают,

то больше о погибших. Медики отправляют тяжелораненых в госпиталь.

Теперь вовсю развернулся старшина Максунов. Капитан Цындрин и наш политрук

Ерусланов сумели заполучить на складах десяток пулеметов, полную полуторку

патронов и гранат. Командир из охраны складов расщедрился вконец: «Берите,

товарищи, сколько можете! Своим защитникам не откажем!» Едва наша автоколонна

покинула склады, как на них налетели бомбардировщики с крестами.

Возвратившись, капитан Цындрин отправился с докладом к полковому начальству,

Ерусланов сдавал вооружение и боеприпасы (полученные на складах и трофейные)

старшине Максунову.

Стало известно: неблагополучно сложилась поездка командира полка в штаб

корпуса. Отправился он со своими спутниками на «эмочке». Ее сопровождала

полуторка с тремя бойцами. Поехали кратчайшим путем по лесной дороге. Чуть ли не

на каждом километре буксовали в глубоких колеях, а в одном глухом месте их

обстреляли. Чудом проскочили засаду. Опасаясь, что кончится горючее, они вернулись.

Телефонная связь по-прежнему бездействовала, хотя на устранение порывов то и

дело высылались восстановительные команды. Радисты усердно возились у своей

аппаратуры. Эфир был забит немецкой гортанной речью вперемежку с бравурной

маршевой музыкой. И лишь одному из самых искусных радистов штабной батареи в

конце концов удалось выйти на нужную волну. И вот тогда прозвучало ошеломляющее

сообщение. [33]

День клонился к вечеру, когда меня позвали к командиру батареи. Лейтенант

Григорьев сидел у столика в тщательно подогнанной форме, затянутый наплечными

ремнями. С недавних пор лейтенант отрастил рыжеватую бородку, может, для большей

солидности. Заметно было, что он еще не отдохнул после утомительной и, главное,

безрезультатной поездки. Раздражение лейтенанта проявилось, как только начался наш

недолгий разговор.

— Значит, утратили командование? В двух березах заблудились? Как можно? Едва

не сорвали выполнение боевой задачи! Чем вы, лейтенант, занимались в училище? Или

захотелось стать командиром ради формы красивой?

Выйдя из палатки, я в раздумье шагал от дерева к дереву. Что же, Григорьев прав?

Захотелось стать командиром ради формы? Нет, со мной вышло совсем по-иному. Я

немало в детстве болел. Сказалась ледяная купель тогда, в той самой лодке. Лечили

меня, как могли, травяными настоями. Отлегло, полегчало. Но в девятом классе болезнь

легких вновь обострилась.

А время было тревожное. Людей вокруг будоражили мысли о далекой Испании.

Там шли ожесточенные схватки с фашистами.

Как-то я засиделся до полуночи, а утром принес в школу стихотворение, где были

такие, между прочим, строки: «Если надо, через Пиренеи полечу на выручку к тебе!»