Я кивнул головой. Вот с этим я был абсолютно согласен.

– Хорошо, – махнул он рукой. – Идите, принесите карточку. Только быстрее, пожалуйста. Мало ли что…

– Кстати, – спросил я его на пороге, – вы вначале спросили меня, верю ли я в духов. А если бы я сказал: «Не верю»?

– Я бы ответил: «Придется поверить», – просто сказал он.

По пути домой я разрывался между двумя предположениями.

Прежде всего, мне очень хотелось думать, что я всего лишь наткнулся на семейку местных сумасшедших, и все, что наговорил мне старик, было просто сказками, байками, выдуманными воспаленным от одиночества мозгом.

Но, с другой стороны, события последнего дня действительно рационально объяснить никак не получалось.

А вот в россказни старика они как раз укладывались.

И как быть?

Прийти домой, забрать карточку и принести ему?

Или же прийти домой, запереть дверь и завалиться спать?

Что-то черное метнулось мне под ноги, я споткнулся и кубарем покатился по земле. Поднялся, отплевывая песок и кляня на чем свет стоит истеричную кошку, – ведь это была она, кто же еще?

Но, увидев то, что стояло передо мной, я замер.

Это был маленький зверек, слегка смахивающий на собаку. Но не собака, нет. Светло-пепельный, с круглыми черными глазами и стоящими торчком черными же ушками. И он смотрел на меня, не отрываясь. Совсем как тот лысый мальчик.

– Идиот, – прошипел я то ли ему, то ли себе.

Зверек продолжал смотреть. Шерсть на его загривке ходила мелкими волнами, отчего я не мог понять – то ли он злится, то ли просто так дышит.

– Пшел вон, – я выплюнул в его сторону противно хрустевший на зубах песок.

Зверек прижался к земле.

Чуть присвистнул.

И плюнул в ответ.

Наверное, мне повезло, что я как раз в тот момент вставал, и слюна пролетела мимо моего лица. Зато на кроссовке была прожжена дыра. И песок, куда попала пара капель, вспенился остекленевшими волнами.

Я поднял глаза.

Зверька уже не было.

Только где-то вдалеке затихал свист.

До дома я уже бежал.

Ветер, холодивший пальцы в прожженном кроссовке, подгонял меня лучше любого каленого железа. Я ворвался в подъезд, взлетел вверх по лестнице и чуть не сломал ключ, яростно рвя его в замке.

Уже в коридоре я краем глаза увидел, что диск телефона вырван и висит на жилках проводков – точь-в-точь таких же, как кишки рыбки.

Я вбежал в комнату.

И похолодел.

Ведро было перевернуто.

Фотоаппарата под ним не было.

– Сашка… – дрожащим голосом позвал я. – Сашка!

– Дядь Паш, идите сюда! – весело откликнулась она.

На негнущихся ватных ногах, боясь даже подумать о том, что я могу увидеть, я практически проковылял в ее комнату.

Девчушка стояла напротив стены с ковром и держала в руках фотоаппарат, словно что-то хотела заснять.

– Брось фотик! Брось! – крикнул я.

Мелькнула вспышка. Сашка подняла на меня удивленные глаза.

– Что ты сфотографировала, что? – бросился я к ней, схватил за плечи и начал трясти.

– Собаку… – испуганно пролепетала она.

– Какую собаку?

– Мою…

– Но зачем, зачем?

– Вдруг вы сможете ее увидеть…

Я схватил фотоаппарат и глянул на экран.

На нем на фоне стены с ковром была запечатлена небольшая лохматая собака.

– Смотрите, дядь Паш! – торжествующе вскрикнула Сашка. – Вот она, вот она! Это у вас какой-то особенный фотоаппарат, да?

Я молчал.

И больше всего на свете мне сейчас хотелось отшвырнуть технику в сторону, сгрести Сашку в охапку и бежать куда глаза глядят.

Потому что я видел, как справа, из рамки фотографии к собаке тянутся длинные, запачканные чем-то темным, тускло поблескивающие когти. А потом хватают ее и куда-то волокут. Собака беззвучно огрызается и пытается вырваться, но все без толку. И вот уже только клочок лохматой шерсти мелькает за рамкой…

Сашка вскрикнула.

– Что такое? – опустился я перед ней на колени.

– Живот… – скорчилась она. – Болит…

– Где?

Она указала на правый бок. Аппендицит? Или он слева? Да какая разница, его же ей все равно вырезали в прошлом году!

Я бросился было к телефону, но, кроме сломанного диска, руки наткнулись на скрученную в жгут трубку. Хотя какой телефон… тут же нет скорых – только больница на окраине.

Или же…

Я медленно повернулся к фотоаппарату, который валялся на полу, около всхлипывавшей Сашки.

Или же тут совсем не больница нужна?

– Что случилось? – обеспокоенно спросил карлик.

Я ввалился в его квартиру, прижимая всхлипывающую Сашку к себе, и сбивчиво пересказал все.

– Ясно, – быстро сказал он. – Ясно.

– Что это? Это… как-то связано?

– Собака… – забормотал он, отчасти обращаясь ко мне, отчасти просто размышляя вслух. – Собака… двойник человека… близнечная пара… говорят, что даже душа… я думал, что такое теперь уже не встречается… какой любопытный случай… ах, какой любопытный случай!

О, я знал этот огонек в глазах, слишком хорошо знал! Мои родственнички с таким огоньком забывали есть и пить, днями просиживая над научными выкладками. И сейчас, в этой ситуации, подобный огонек был явно неуместен.

Я схватил калеку за плечи и сильно тряхнул:

– Какой любопытный? Какой случай?

Он поднял на меня глаза, огонек стал чуть потухать, и взгляд начал обретать ясность.

– Собака, – спокойно, даже слишком спокойно пояснил он. – В тюркской мифологии двойник, близнец – в особых случаях даже душа – человека.

– Это чудесно, – заорал я. – Я очень рад за тюрков. Но как это касается нас?

– У меня есть все основания предполагать, – его тон стал приобретать менторский оттенок, будто он читал лекцию, – что воображаемая собака вашей племянницы являлась олицетворением ее души. Собственно, бытует предположение, что таковыми являются все воображаемые друзья детей… что это некоторый механизм расщепления…

– К черту других детей и туда же расщепление, – заорал я. – Сейчас в чем дело?

– А сейчас жезтырнак забрала душу вашей племянницы, вот и все, – пожал он плечами, словно ему стало неинтересно.

– И?

– Что «и»?

– И что дальше?

– Я же сказал: «вот и все», – терпеливо пояснил он. – Умрет она, разве непонятно?

Я судорожно сглотнул.

– К-как это?

– Ну я не знаю как… – покачал он головой. – Подобные случаи, конечно, описывались в фольклоре, но…

Я заскрежетал зубами.

– Но все равно общего знаменателя нет, – поняв намек, заторопился он. – Есть такие понятия, как кут и сюр…

Я сжал кулаки.

– Хорошо, – обреченно проговорил профессор. – Хорошо, я попробую.

Сашка уже не всхлипывала, а плакала навзрыд. Я же скептически смотрел на пучки трав, которые калека раскладывал на письменном столе.

– Это лекарство? – спросил я.

– Можно сказать и так, – уклончиво ответил он.

– А что это на самом деле?

– А на самом деле это то, что поможет вам перейти к жезтырнак.

– Что-что сделать?

– Перейти к ней, – терпеливо повторил он.

– Мне?

– А больше некому.

– А вы?

– Во-первых, я не шаман.

– Но к вам ходят духи! И этот… как его… лысый Таз!

– Потому что им больше не к кому ходить! Потому что половина шаманов – самозванцы, шарлатаны, жулики, собравшие свой костюм из тряпок с ближайшей барахолки, а свои молитвы – из огрызков слов, значений которых они не понимают, да и нет уже давно этих значений! Они приходят ко мне, потому что им больше не к кому прийти!

Профессор поджег пучки. В комнате потянуло терпким, но сладковатым запахом.

– А какие-то еще варианты есть? – спросил я, наблюдая за дымом и чувствуя, как у меня слипаются глаза.

– Есть, – кивнул он.

– Какие?

– Отвезти вашу племянницу в больницу.