К 1912 году относятся сведения о доносчике Алексееве, о “неудачниках” Петрове, Лозанском, Альбауме и других. Петербургский мещанин Алексей Алексеев служил, по
его словам, бухгалтером в магазине Коровина на Садовой улице в Петрограде, а в Париже - в английской фирме, экспортирующей токарные станки. В 1912 году заграничная агентура получила секретные сведения о предполагаемом на 14 октября взрыве посольской церкви в Париже. Охрана приняла это всерьез и назначила на это число к церкви целый наряд чинов русской и французской тайной полиции.
Взрыв, однако, не состоялся, но утром этого дня к заведующему агентурой явился Алексеев и сообщил о другом сенсационном заговоре - готовящемся покушении на жизнь царя. Ему дали на первый раз 20 франков, чтобы выведать планы злоумышленников, угощать их в кофейнях. При следующем свидании Алексеев потребовал на расходы еще 300 франков, но Красильников ему отказал, догадавшись, как он доносил потом Департаменту полиции, что “или наивность Алексеева эксплуатируется компанией полухулиганов-эмигрантов, или же он сам, прослышав о том, как Познанский сорвал с “охранки” деньги, задумал пойти по его следам”. На этом дело и кончилось.
Познанский, на которого ссылался выше Красильников, был кратковременный осведомитель-хулиган. Лейба Познанский, сын мещанина Кременчугского уезда, состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Кодак, но недолго. “Не успел я прослужить трех недель, как вдруг известный Вам субъект под названием Бурцев открыл меня”, - жаловался Познанский Департаменту полиции. Красильников по поводу этой жалобы писал начальству: “Как сотрудник, Познанский никакой пользы оказать не может, во-первых, как лицо, разоблаченное в сношениях с охранкой, и, во-вторых, как не принадлежащий ни к какой революционной партии. Общего с Бурцевым он ничего не имеет и проводит время в компании подобных ему хулиганов, в игре в карты и в посещении кабаков. Как раньше, так и теперь, желание его быть сотрудником имеет только одну цель - получить с агентуры деньги”.
Тем не менее “охранка” попыталась использовать Познанского другим путем: он выступил свидетелем в судебном деле, которое возбудил против Бурцева другой разоблаченный сотрудник заграничной агентуры Е.Ю.Гольдендах (Дасс).
Познанский заявлял на суде, что Бурцев обвинял Гольдендаха в том, что он платный агент полиции, и вообще многих обвиняет в этом. На вопрос, не он ли тот самый Познанский, которого Бурцев обвинил в том же, в чем и Гольдендаха, и от которого Бурцев получил признание в провокаторстве, Познанский сказал, что он - то самое лицо, но признания не давал.
Между тем, в апреле 1912 года в руках Бурцева было письмо (за подписью “Кодак”) к заведующему агентурой с просьбой о свидании, а в мае Познанский писал Бурцеву, что он с ним (Красильниковым) больше не хочет иметь никаких дел, но хочет все-таки получить с Красильникова деньги в последний раз. Дело Гольдендаха слушалось 15 марта 1913 года. Затем Познанский не без совета Красильникова и сам привлек Бурцева к суду, обвиняя его в диффамации. На это агентурой была дана Гольдендаху и Познанскому “нужная сумма”. Однако не было уверенности в стойкости Кодака, и ввиду возникших опасений, что Познанский может попасть в Париже под влияние Бурцева, Кодак был отослан в Россию, где он, как скрывавшийся от воинской повинности, был отправлен в Тамбов в пехотный полк В июне того же года Познанский бежал с военной службы за границу и накануне разбора дела с Бурцевым явился к своему адвокату Гюро, причем держал он себя вызывающе, требуя денег. Во избежание шантажа или скандала дело было решено прекратить. Спустя месяц вместо суда Познанский пошел к Бурцеву и в присутствии двух адвокатов дал откровенные показания. В 1915 году Познанский жил в каком-то французском провинциальном городе.
Кроме Познанского, таким же “талантливым” оказался и Петров. Александр Петров, дворянин, уроженец Кронштадта, учился в Военно-медицинской академии, принадлежал, по его словам, с 1900 года к РСДРП. В революционной среде был известен под именем Олег. Петров состоял с октября 1912 года сотрудником заграничной агентуры под псевдонимом Мигло. Жил в Париже под фамилией Артемьев. При проверке сведений, доставленных
Петровым, они не подтвердились. Получив из “охранки” 300 франков и захватив еще 200 франков у своей близкой знакомой, Петров скрылся.
Литовец Петр Пиленас как охранник был завербован Красильниковым. Он состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Руссель. Получал 600 франков в месяц, доставлял общие сведения о русских эмигрантах, живущих в Англии, но так как донесения его были основаны больше на сообщениях газет, то содержание ему было уменьшено. Обиженный Руссель сначала отказался от дальнейших сношений, но затем написал извинительное письмо, в котором сообщал о своем отъезде в Америку и предлагал свои услуги по освещению революционного движения в Америке, соглашаясь получать 400 франков в месяц. Руссель был вновь принят и давал кое-какие сведения. Спустя полтора года, в августе 1916 года, сношения с ним были прекращены.
Провокатором в среде социал-демократов был Матвей Бряндинский, носивший бесконечное число охранных псевдонимов в России. Он их менял, видимо, стараясь законспирировать себя. Уроженец г. Казани, из потомственных почетных граждан, бывший учитель, он состоял секретным сотрудником Московского охранного отделения под кличками Вяткин, Крапоткин и другие. Обслуживал, по словам жандармского полковника Заварзина, верхи социал-демократической рабочей партии. Получал 150 рублей в месяц. В июне 1912 года был передан в ведение заграничной агентуры. Жалования платили ему 400 франков в месяц. В марте 1913 года Бряндинский уехал в Россию с тем, чтобы явиться к судебному следователю в Ярославле по обвинению в поступлении в высшее учебное заведение по чужим документам.
Наконец, к 1912 году относится секретный сотрудник Ла-Котта. О нем помощник Красильникова, жандармский подполковник Люстих показал на допросе: “Первый сотрудник, которого я получил по приезде в Париж в августе 1912 года, назывался La Cotta, проживал в Германии, в г. Катовицы. Я его совершенно не знал лично, только переписывался. Клички его я не могу вспомнить, но их можно восстановить по отчетам за 1912 год. Освещал польские организации. В письмах предлагал заниматься военным шпионажем против Германии. Вскоре затем, в конце или начале 1913 года, провалился, благодаря, как я думаю, перлюстрации его писем германскими властями”.
Провокаторы трепетали перед Бурцевым. Сведения Бурцева основывались на нескольких источниках: на добытых Бурцевым документах, на сообщениях изменивших охранке Бакая, Меньшикова и агентов-французов (Леруа, Лесна и других) и, наконец, еще одного молодого человека из кругов парижского консульства, о котором рассказывает в воспоминаниях сам Бурцев.
Бакай и Меныциков склонны были переоценивать значение сообщенных Бурцеву фактических данных. Но только тот, перед кем вдруг открылись сокровеннейшие тайны русской политической полиции, кто мог узнать все и сразу, только тот может оценить всю настойчивость, остроумие, талант, почти фанатизм, с которым Бурцев умел из самых ничтожных намеков, мельчайших деталей добыть данные, которые превращались в грозные и неопровержимые улики для провокаторов.
Живя сам в тяжелой нужде, Бурцев тратил все свои заработанные журнальными статьями деньги и все пожертвования, стекавшиеся к нему, на дело борьбы с провокацией. Он не останавливался и тогда, когда ему грозила смерть. Красильников и его агенты не спускали с него глаз. В письме к директору Департамента полиции о приезде в феврале 1910 года в Париж нового помощника по заведованию секретными сотрудниками, Красильников, упоминая и о Бурцеве, писал: “Ротмистр Эргардт вошел в сношения с парижскими друзьями, за исключением одного, которого принял я”. Друзьями Красильников называет секретных сотрудников. “Передача друзей, - продолжает Красильников, - совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для личного свидания только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр Эргардт вступит в сношения письменно”. Красильников добавлял, что “во всех имевших место собеседованиях всеми, без исключения, высказывалось
