Наблюдение за Кремером и Мутником выяснило в течение марта их встречи с супругами Фин, Цепринской, Кацнельсоном и Поляком. В апреле наблюдение из Минска перекинулось в Лодзь, куда выехал Мутник: там выявили еще шестерых членов Бунда.

Лодзинская слежка вывела на Бобруйск, где была подпольная бундовская типография. Это стало определенно ясно, когда туда явился некто Г.Сороко, привезший с собой четыре пуда бумаги.

В числе захваченной добычи особо ценными оказались цифровые записи, обнаруженные у некоторых арестованных и затем дешифрованные в Департаменте полиции специалистом этого дела И.А.Зыбиным.

Это были записи по выдаче нелегальной литературы. Они указывали, что одна из арестованных, Гурвич, заведовала нелегальной библиотекой. Перечень читателей попал в руки полиции.

Далее - сорок адресов, касавшихся разных городов и местечек, имевших то или иное значение в подпольной работе.

Все арестованные по делу Бунда были доставлены из провинции в Москву, где их подвергли полной изоляции и строгому режиму. Ротмистр Ратко вел с каждым беседы. Первым сдался бобруйский типографщик (орфография подлинника):

“Г-ну ротмистру Ратко.

Имею честь Вам заявить, что после освобождения моей с под стражею, намерен и так решил, что я буду энергично действовать для того, чтобы найти тот лицо, который меня втянул в деле, за которого я привлечен, и как только я узнаю кое что об этом лице, а так же с кем он имеет сношения, я немедленно дам знать Вашему высокородию.

С почтением С.Каплинский”.

Как человек опасливый и малограмотный, Каплинский старался возможно реже писать начальству, но донесения сотрудника Павлова (агентурный псевдоним, данный ему

в честь Павлыча - Медникова) расценивались высоко. Обыкновенно Каплинский сообщал такие сведения, которые не могли его провалить. Охранное отделение тоже, дорожа им, как единственным солиднвш источником по Бунду, прикрывало его. Избегая по системе Зубатова слишком близкого, непосредственного участия в практической революционной деятельности, Каплинский старался занимать позицию человека бывалого, оказывал изредка технические услуги и благодаря прежним связям имел возможность узнавать многое.

Провокаторство Каплинского впоследствии выявил Бурцев. Павлова после революции нашли в Саратове и по решению трибунала в 1918 году расстреляли.

В 1900 году Каплинский указал на ковенский кружок Эта группа из 13 человек была арестована и привезена в Москву. Двоих из них “охранке” удалось завербовать: шляпочника Вилькийского и резчика Валта.

В апреле 1912 года стало известно, что в Вильно организован “террористический отряд” с целью убить губернатора края фон Валя, прокурора Виленской палаты и других важных чиновников. В отряде - четыре местных еврея и два поляка, а также два неустановленных лица. Заготовлено шесть новых револьверов, два кинжала…

К предупреждению об опасности губернатор отнесся скептически и продолжал разъезжать по городу. Однажды, когда он выходил из цирка и садился в карету, в фон Валя выстрелил стоявший в толпе рядом рабочий Г. Лекух. Раненный в левую руку, губернатор схватил правой стрелявшего, который успел еще раз выстрелить, опять неудачно.

Лекуха повесили, а фон Валь стал товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов.

После покушения были учреждены охранные отделения в Одессе, Вильно, Житомире и Кишиневе - черте еврейской оседлости. В Минске дело розыска вел жандармский офицер Хрыпов, в Киеве начальником вновь учрежденной там “охранки” стал А.И.Спиридович, который на первых же порах отличился: “Ночью на 11 апреля 1903 года, - телеграфировал он в Москву, - в Бердичеве обыскано 32 квартиры; 30 человек арестовано; у 8 поличное, в том числе около 4000 бундовских майских прокламаций, библиотечка более ста нелегальных книг, около ста разной нелегальщины, заграничная переписка; у АХрузмана 10 двухаршинных картонок-трафареток для печатания “Долой самодержавие” и других русских и еврейских революционных надписей на флагах…”

В 1903 году Еврейский рабочий союз чувствовал себя уже настолько уверенно, что не боялся действовать почти открыто. В Житомире, например, захвачена сходка, посвященная памяти декабристов, на которой присутствовало 113 человек. Собрание это происходило в нанятом помещении под видом еврейской свадьбы.

Интересна была обстановка этого празднования. В помещении, где происходило собрание, никакой мебели не было, кроме стола. На стене - огромный красный флаг с надписями: “1825 - 1903. Слава памяти декабристов! Да здравствует политическая свобода! Да здравствует социализм!” Рядом развешаны портреты Маркса, Чернышевского, Лассаля. Все это освещено несколькими свечами. На столе - пиво, колбаса и яблоки.

В помещении сыщики изъяли около сотни революционных изданий и программу вечера:

“Декабрьское восстание и современное рабочее движение.

Ушер: Тост памяти декабристов. Присяга.

Люба: Памяти Чернышевского.

Хайкель: Памяти Балмашева.

Муня: Памяти Лекуха.

Финал: Друзья, не теряйте бодрость в неравном бою!”

На оборотной стороне программы приводился счет расходов вечеринки, а именно: ведро пива - 1 р.20 коп., полпуда хлеба - 50 коп., 5 селедок - 25 коп., 5 фунтов колбасы - 1 р.25 коп., 2 фунта конфет - 50 коп., 5 фунтов яблок - 35 коп., 2 фунта сахару - 28 коп., чай - 10 коп.

Итого - 4 р.43 коп. На 113 человек! Вот как справляла свои празднества демократия начала века!..

ОПАСНЫЙ СТУДЕНТ

Довольно интенсивно работала киевская типография социал-демократов. Между тем подойти к ней можно было только путем наружного наблюдения, так как иметь в типографии внутреннюю агентуру значило бы самому участвовать в ее работе, иными словами, дать классический пример провокации.

Постепенно подходя к типографии, “охранка” дошла до распространителей ее литературы. Нет-нет да и приведут молодца, обложенного под рубашкой стопками свежеотпечатанных прокламаций. Некоторые из таких разносчиков, взятые с поличным, ночью, становились “сотрудниками”. Стала отпечатанная типографией литература вместо кружков и улиц попадать в отделение “агентурным путем”. Пудами отправляло такую литературу отделение в Департамент полиции. Дошло до того, что из отпечатанной .вновь партии в две тысячи экземпляров к “охранке” попадало три четверти. С удивлением смотрел иногда заходивший товарищ прокурора на кипы этих листков, на которых краска еще размазывалась, настолько они бывали свежи. “Да уж не сами ли печатают?” - наверно, думал он о них.

От распространителей дошли до центра распространения, оставалось установить посредника между этим центром и самой типографией. А это было самое трудное. Чем ближе к типографии, тем строже конспирация.

И вот охрана получила данные, что к сыновьям одного богатого еврея, жившего на Институтской улице, привезли большой транспорт свежей литературы, и Спиридович направил туда наряд полиции, отправился и сам. Богатый дом, огромная квартира. Взволнованный отец молодых людей, господин Г., ходит по красному ковру роскошной гостиной. Он хочет поговорить по телефону, но приходится ему в этом отказать. У сыновей нашли и два тюка транспорта, и еще кое-какую литературу, а главное - гектограф со свежеотпечатанными прокламациями. Дети богача работали на пролетариев. Помощник пристава, из бывших офицеров, так обрадовался результатам обыска, что решил, что в доме где-либо спрятана и сама типография. Это был на редкость энергичный полицейский чин. Он перерыл весь дом и даже забрался в сад. Войдя туда, Спиридович застал его в беседке. Раскрасневшись, он в остервенении долбил топором дубовый пол беседки, решив, что под ним обязательно спрятана типография.

Насилу полковник успокоил его, сказав, что все, что надо, найдено уже, что он отлично произвел обыск и что об этом доложат губернатору. Он был счастлив и все-таки продолжал просить: