назначить вместо меня. А я посижу.

– Все штаны просидишь,– сказала недовольно женщина.

– Оно, конечно,– сказал рабочий, разглядывая свой

порванный сапог,– кабы все было по справедливости, тогда

отчего не посидеть. Потому знаешь, что как твой черед придет,

тебя на настоящее место посадят. А как вот такой, что с

конвертиком приходил, проскочит раньше тебя, поневоле

зачешешься.

– Опять несознательность,– сказал мужчина в белых

валенках,– мы сами должны смотреть за этим. Вот он шмыгнул

в кабинет, сейчас бы надо за ним, захватил с поличным да

скандал поднять, под суд их!

– У всех дверей не настоишься,– отозвалась опять

недовольно женщина.– Ты его около этой двери будешь

караулить, а он в другую проскочит. Нет, уж как все жулики, тут

много не накараулишь.

– Вот оттого и не накараулишь, что так рассуждаешь.

Государство обращается к нам, как к сознательным гражданам:

«Помогите нам изжить всякое зло там или несправедливость,

следите сами, содействуйте»,– а мы только почесываемся. У нас

перед носом подлость делают не только что государству, а у

самих же из-под носу кусок хлеба вырывают, на который мы

имеем право, а мы только посмотрим вслед – и ладно.

По коридору прошли торопливо две барышни в шубках,

весело переговариваясь на ходу. Подошли к одной из дверей,

поспорили из-за чего-то... очевидно, одна приглашала другую

270

идти с собой, а та не решалась; потом первая скрылась в дверях,

а другая осталась ждать.

– Вот они, иродово племя-то,– сказал мужчина в белых

валенках,– повертят сейчас хвостами – и готово. Вот сейчас бы

пойти в кабинет да спросить: на каком основании?

– А может, они совсем не за тем и пришли,– сказала

женщина.– Что ж, так и будешь бегать за всеми. Ежели ей

нужно, так она с другого хода зайдет.

– Вот оттого-то и не выходит у нас ни черта, что мы все

рассуждаем, заместо того, чтобы...

Через несколько минут барышни вышли, еще более весело

щебеча и смеясь, как смеются после неожиданно устроившегося

дела, о котором даже мечтать боялись!..

– У него там брат служит,– сказала первая девушка.

И они скрылись.

– Вот тебе и не за тем делом. Везде только и слышишь, что

брат да сват.

Вдруг в очереди, где до того была тишина, послышался шум

и крик.

– Что ж они мне дали-то?! – кричал какой-то человек в

куртке, с недоумением глядя в полученную бумажку.– Я записан

был по столярному делу, а они меня в булочную посылают?

– Молчи, дурак, что ты!.. Благодари бога, что дали,– сказал

пожилой человек в подпоясанной теплой куртке,– тебе в

булочной-то благодать будет. Будешь пироги есть да глазами

хлопать, а ежели голова на плечах есть, так и там командовать

можешь.

– Я ж ни черта не знаю по этой части.

– Кабы с тебя за это брали, что ты не знаешь, а то ведь тебе

дают, чудак человек!

Человек в куртке еще раз посмотрел в бумажку, почесал в

нерешительности висок и, махнув рукой, пошел к двери,

сказавши:

– Ладно, еще новая специальность будет.

– На что лучше,– отозвался стоявший за ним человек в

солдатской шинели,– родился столяром, а помрешь булочником.

– Обернулся,– сказал, покачав головой, человек в белых

валенках.– Далеко уйдешь с таким народом. Нечего сказать.

Вдруг проходивший мужчина в заячьей шапке взглянул на

человека в белых валенках, несколько пригнувшись, чтобы

лучше рассмотреть в полумраке коридора и воскликнул:

271

– Иван Андреевич, ты? Какими судьбами?

– Ой, милый, вот встретились-то! Да вот пороги обиваю,

целый месяц без места.

Человек в заячьей шапке отвел его в сторону и сказал:

– Да ведь тут мой зять, он тебя в два счета устроит.

– Какой? Федосеич?

– Ну да!

– Тьфу, пропади ты пропадом! А я тут все штаны просидел!

Оба скрылись в одной из дверей.

Через несколько минут оба вышли и, весело разговаривая,

пошли к выходу.

– Черт-те что,– говорил мужчина в белых валенках,– вот

подвезло! Я хоть ни черта не понимаю в этом деле, я ведь по

сушке овощей, ну, да тут разбирать некогда. Ну, и спасибо тебе!

Пойдем на радостях...

– Вот иродово племя-то,– сказал рабочий в шапке с

наушниками,– надо бы за ними пойтить в кабинет, захватить на

этом деле да скандал поднять, под суд их, сукиных детей!

272

Кошка

В маленькой комнатке квартиры No 45 жила одна уже

немолодая некрасивая женщина.

Никто из квартирантов не знал, откуда она появилась и кто

она, в сущности, была. Не знали даже, была ли она замужем или

нет, брошенная мужем или вдова и на что она жила. Последнее

было особенно странно, так как обычно жильцы всегда хорошо

осведомлены относительно подробностей частной жизни их

соседа: на какие средства живет, много ли он получает, много ли

тратит. И если в этой частной жизни кроется какая-нибудь

тайна, вроде незарегистрированного брака, то к такому жильцу

или жилице соседи относятся с особенным интересом.

Каждый шаг такого жильца точно отмечается, обсуждается, и

мнение о нем составляется в первый же день. И чем больше в

жизни такого жильца заключается незаконного или, с точки

зрения квартирной морали, достойного осуждения, тем больше

внимания ему уделяют.

Сосед всегда выглянет из своей двери, если услышит, что к

обитателю или особенно обитательнице смежной комнаты кто-

то пришел или послышится осторожное звяканье бутылок и

незнакомый мужской голос в одинокой до того женской келье,–

тогда он непременно выйдет в коридор, сделав при этом вид, что

он что-то ищет, и с бьющимся от запретного интереса сердцем

пройдет несколько раз мимо дверей соседки, если окажется, что

дверь осталась неплотно прикрытой, в расчете, что ему удастся

посмотреть кусочек, может быть, незаконной и достойной

осуждения жизни.

Тогда он возвратится к своей строгой и благообразной жене

и, чтобы она не учла как-нибудь по-своему его излишний

интерес к соседней комнате, скажет с презрением спокойного и

добродетельного человека: «Уж и соседку нам бог послал:

настоящий веселый дом. Сейчас нарочно вышел посмотреть, что

там делается».

На что супруга, покосившись на него, скажет с явным

недоверием к его добродетели: «Ты на других-то поменьше

смотри, а то каждый вечер мимо двери шныряешь».

Но за жилицей маленькой комнаты никто не мог ничего

предосудительного заметить. Она никогда никого не беспокоила

273

шумом, у нее никто никогда не бывал. Она была худа, бледна, с

плоской грудью, в вечной светленькой блузке и залатанных

башмаках.

Почти на весь день она куда-то уходила с мягким свертком из

черного коленкора под мышкой, похожим на те свертки, которые

носят портные и портнихи, относя свои заказы. Видели ее

только утром, когда она выходила из своей комнаты, чтобы

вскипятить себе чаю в общей кухне. И даже это делала она тихо,

неслышно и боязливо отодвигаясь в сторону, если кто-нибудь

другой подходил к плите.

Не все даже знали, что ее зовут Марьей Семеновной, и может

быть, никто и не замечал ее и не думал о ней, если бы не одно

обстоятельство, благодаря которому некоторые жилицы даже

завидовали ей: у нее была громадная кошка с белой длинной

пушистой шерстью без единого пятнышка. В первый же день

появления Марьи Семеновны эту кошку осмотрела вся квартира,

даже переворачивали ее лапами вверх, выискивая, неужели в

самом деле так-таки ни одного пятнышка не найдется.

Пятнышка не было. Ни одного.

Кошка была единственным существом, которое чувствовало

любовь к этой бедной и неинтересной женщине. Она, вызывая у