– Кондуктор, отчего такое безобразие тут всегда?

– Оттого, что номер плохой,– сказал тот недовольно,– все

номера, как номера, а этот собака... сил никаких не хватает.

– А исправить никак нельзя?

– Кого исправить? – спросил недовольно, покосившись из-за

голов, кондуктор.

– «Кого»!..– вагон.

– Язык болтает,– голова не ведает, что... Вагон и так

исправный. Дело не в вагоне, а в номере. На других номерах

никогда столько народу не бывает, а тут постоянно, как сельди в

бочке. И откуда вас черт только наносит сюда, все на один номер

наваливаетесь! Прямо работать нету никакой возможности.

– Раз народу много, вот бы и надо...– сказал голос какого-то

придушенного человека.

– Что «надо»? – переспросил иронически кондуктор.

– Как номер плохой, так тут ничего не выдумаешь,–

прибавил минуту спустя кондуктор.– Да и народ тоже... на этот

народ все горло обдерешь, кричамши.

– Русский человек без крику не может. Тут для этого особого

кондуктора надо.

– Да ведь тоже и у кондуктора горло не железное. А вот бы

радио установить, чтобы со станции на остановках всех матом

крыть.

– Они останавливаются-то не в одно время; что же ты во

время движения ни с того ни с сего и будешь крыть?..

– Можно предупредить, что это к следующей остановке

относится.

– А почему вагонов не прибавляют?

– Потому что второстепенная линия – движение небольшое,–

сказал недовольно кондуктор.

– Какое ж, к черту, небольшое, когда мы все ребра себе

переломали.

266

– Мало что поломали – определяется по статистике, а не по

ребрам.

– Батюшка, ослобони! – крикнула старушка из середины.

– То-то вот – «ослобони»!.. А зачем лезла на такой номер,

спрашивается? По зубам бы выбирала. Села бы, вон, на

четвертый.

– Куда ж я на четвертый сяду, когда он совсем не в ту

сторону?

– Еще разбирет, в какую сторону,– проворчал недовольно

кондуктор.– Ну, что же там, вы! Олухи царя небесного, ведь вам

сказано наперед потесниться!

– Нельзя ли повежливее?

– Садись на другой номер, там повежливее будут.

– Вы, кажется, навеселе?..

– На этом номере только пьяному и ездить, никакой трезвый

не выдержит,– отозвался кондуктор и прибавил: – Ах, окаянные,

ну и народ! Ежели на них не кричать без передышки, они на

вершок не подвинутся.

– Голубчик, крикни на них посильнее! – послышался голос

старушки,– совсем ведь смерть подходит.

– Криком тут много не сделаешь,– ответил недовольно

кондуктор и мигнул вожатому: – Панкратов, стряхни-ка!

Вагон, летевший под уклон, вдруг неожиданно замедлил ход,

и все пассажиры, стоявшие в проходе, посыпались друг на друга

к передней площадке.

– Боже мой! Что же это?! Что случилось?!

– Да ничего не случилось,– сказал кондуктор,– вот стряхнул

всех,– теперь свободнее стало.

– Слушайте, нельзя ли потише?! – крикнул какой-то

гражданин, сидевший на скамейке, у которого шапка слетела

через задинку назад.

– Потише ничего не выйдет,– отозвался кондуктор.– На

другом номере, конечно, можно и потише, а тут народ так

образовался, что его только вот когда под горку разгонишь да

остановишь сразу, ну, тогда еще стряхнется. Они стоять на

особый манер приспособились: на других номерах человек

стоит себе как попало, а тут он норовит вдоль вагона

раскорячиться. Поди-ка его сшиби, когда он одной ногой в пол

упирается!

– Вот пять лет езжу на этом номере,– сказал толстый

человек,– и каждый божий день такая мука.

267

– И десять лет проездишь, все та же мука будет,– сказал

кондуктор.– На этом номере за три года пенсию выдавать надо.

– А ничего с ним сделать нельзя? – спросил опять кто-то.

– Это не с ним, а с народом делать надо. Да и с народом

ничего не сделаешь; ежели только перебить вас половину, тех,

что на этом номере ездят,– ну, тогда, может быть, послободнеет.

Вагон остановился на остановке, и на задней площадке опять

завязалось сражение.

– Проходите наперед, ведь там вышли! – кричали снаружи.

– Кондуктор, не пускайте же больше, скажите, что мест нет!

– кричала какая-то женщина в вагоне, у которой шляпка от

тесноты перевернулась задом наперед.

– Пускай лезут,– ответил кондуктор,– ведь если бы ты там, а

не тут была, другое бы совсем говорила.

– Передние, проходите дальше! Кондуктор, крикнете же им.

– У меня уж голос пропадать стал от крику,– сказал

кондуктор,– а вот сейчас тронемся, тогда и разровняемся.

И когда вагон тронулся и разошелся под уклон, он крикнул:

– Панкратов, стряхни их, чертей, как следует!..

268

Иродово племя

На бирже губернского города была толкотня и давка.

На решетчатом диванчике, стоявшем около стены в темном

коридоре, сидела женщина в красной шали, замотанной одним

концом вокруг шеи, мужчина в поддевке и белых валенках и

рабочий в шапке с незавязанными, мотающимися наушниками.

– Вот третью неделю хожу, а толку – ни черта,– сказал

мужчина в белых валенках.– А все почему? Потому, что у кого

есть сват или брат, или, скажем, знакомство, тот получает. А наш

брат – только облизывается. С виду все хорошо: все равны и все

по справедливости, а на поверку выходит – черт-те что. А все

отчего? Оттого, что гражданской сознательности нет. Если бы

они для себя нанимали, так они бы все кишки перевернули у

человека, прежде чем ему место дать, а тут дело не их, а

государственное, значит – черт с ним, пихну какого-нибудь зятя

или тестя, а знающий человек на диванчике посиди.

– Это верно, чего там,– сказал рабочий, куривший папиросу

и смотревший прямо перед собой в пол.

– А уж барышень этих везде напихано,– прямо не знаешь,

откуда они берутся,– отозвалась женщина.

– Вон, вон, пошел,– сказал мужчина в белых валенках, указав

на какого-то молодого человека, который сначала стал было в

очередь, но через минуту достал какое-то письмо в

запечатанном конверте и стал водить глазами по дверям. А

потом подошел к уборщице в мужской куртке, несшей корзину

для бумаг, и что-то спросил у нее, продолжая бегать глазами по

дверям.

Уборщица указала ему на дверь последней комнаты и пошла.

А молодой человек направился к указанной двери.

Потом, через пять минут, застегиваясь и едва сдерживая

улыбку от каких-то приятных мыслей, прошел мимо сидевших

на диванчике и, хлопнув дверью, размоловшейся от постоянного

хлопанья, скрылся.

– Этому бабушка уже наворожила,– сказал мужчина в белых

валенках,– вот иродово племя-то! Для этих ни очереди, ничего!

Шмыг прямо в кабинет – и готово дело.

– Хлопот немного,– сказал рабочий.– К нам на завод, бывало,

таких присылают, которые ни в зуб толкнуть. А его заведующим

269

назначают. Он прежде, глядишь, кондитером был, а его пускают

по литейной части. Все потому, что протекция.

– А ему что ж,– сказала женщина,– деньги платят, вот и

ладно. Я бы сейчас сама не знаю куда пошла бы, только бы

жалованье платили. Пить-есть тоже надо!

Мужчина в белых валенках недовольно оглянулся на

женщину и несколько времени смотрел на нее.

– Вот от таких рассуждений у нас и идет все дуром. Все

смотрят не как на свое собственное, а как на чужое: только бы

урвать кусок, а что от моей работы пользы не будет – это не мое

дело. А ежели бы мы были настоящие граждане и строители

своего отечества, то мы иначе бы к делу относились. Примерно,

меня назначают и дают еще хорошее жалованье, а я говорю:

извините, мадам,– или как вас там,– я в этом деле слабоват, а

есть люди, которые достойнее меня. Вот не угодно ли такого-то