для тундры каких-то крючков, выписываемых на классной доске, в тетрадях.

Впервые рассмеялся Степан, когда учитель белым мелом на черной доске вывел:

СТЕПАН ВАНУКАН.

Эти два слова – только красным на белой полоске – были и на Степановой парте. Степан

узнал эти слова. Узнал – и кровь залила его лицо. Горячая кровь разогрела на щеках Степана

кожу и раздвинула губы в улыбку.

– Это – я! – сказал он учителю, показывая на доску.

Ребята залились дружным смехом. Застыдившийся Степан спрятал голову под парту.

Учитель подошел к Степану.

– Не стыдись. Ты узнал свое имя... Не ты на доске – имя твое написано. Клеймо твое

написано. Такое же клеймо и на твоей парте, вот здесь, – показал он на белую полоску

бумаги.

Степан посмотрел на бумажку, посмотрел на доску...

– Ты прочитал своё имя – это хорошо, – продолжал учитель, – теперь смотри: я напишу

другое имя. Попробуй узнать.

И учитель написал имя товарища Степана по парте.

Опять улыбнулся Степан и прочитал:

– Иван Вылка.

– Верно.

– Ещё напиши! – не помня, что говорит, крикнул Степан.

Учитель написал ещё и ещё.

Степан узнал только два имени. Это огорчило его. Хотелось уметь читать имена всех

товарищей. И в перемену он стал обходить парты и внимательно разглядывать написанное

красным на белых полосках. Он знал, кто где сидит, и через два дня мог прочитать на доске

имена всех своих товарищей.

С этих дней Степан не знал больше скуки. Огромнейшим наслаждением для него стало

разыскивать в книге знакомое слово, любовно выводить его чернилами и карандашом на

бумаге.

Одолевая в букваре строчку за строчкой, он стал смотреть на них, как на тропинки в

тундре. Но в тундре отец Степана знал все тропинки. В тундре и сам Степан узнал от отца о

многих тропинках. Узнал о начале и конце тропинок. Строчки в книге интереснее тропинок,

потому что никогда не знаешь, куда, к чему приведёт строчка-тропинка. Ходить по строчкам-

тропинкам – да, это очень интересно! По ним не умеют ходить ни отец, ни мать Степана. А

Степан первый научился ходить по ним. И научит ходить по строчкам-тропинкам отца и

мать. Тогда все в тундре будут уважать их не только как хороших промышленников, но и как

людей, умеющих узнать всё, что может узнать человек из книг.

3

В январе приехал в школу Степанов отец. Приехал пьяный, посидел перед этим за

игорным столом. Нашумел в школе, напугал всех ребят. Звал Степана в чум.

Степан не поехал. Степан сказал отцу:

– Читать учусь. Немножко умею. Научусь книги читать – тогда поеду. Сейчас не поеду.

– Отца не слушать? – вскричал было Иван Максимович. Но вмешался в разговор учитель

и убедил Проигрыша.

Степан остался в школе. Остался до весенней распутицы. Но, когда начал таять снег,

когда солнце не стало почти сходить с горизонта, почувствовал Степан, как и в первые дни

пребывания в школе, смертельную тоску по тундре. Вот почему не стал он уговаривать отца

оставить его до первомайского праздника.

Больше пяти месяцев не видел Степан своей матери, и ему хотелось приласкаться к ней,

ткнуться, как бывало в детстве, головой в колени.

Но встреча произошла при посторонних: тут были и русские, и ижемцы, и ненцы. Не

годится, да и не пристало ненцу показывать свои чувства при чужих людях. Тем более, что

Степан был вправе считать, себя взрослым хасово (промышленником): с восьми лет он уже

помогал отцу в промыслах, а к одиннадцати годам стрелял не хуже многих взрослых ненцев.

Не годилось хасово по-ребячьи тереться около матери.

Мать посмотрела на Степана и сказала ему:

– Здравствуй, Степан.

Степан сказал по-русски:

– Здорово...

И ничего, кроме этого слова. Не подошел к ней, не приласкался, даже руки не подал, как

подавал всем чужим, здоровавшимся с ним. Только в груди у него стало особенно тепло,

когда встретился взглядом с покорными глазами матери.

Пока сидел у Шоркунчика, пока ехали до чума, не сказал Степан ни одного слова своей

матери. Не говорила и она с ним. Да и трудно было в дороге говорить: мать ехала на

отдельных санях, впереди Степана, и олени неслись стрелой.

Разговор начался только в чуме, где не было никого, кроме Степана и его матери, где всё

казалось Степану таким дорогим и таким новым.

Торопливо осматривал он немудрую обстановку, замечал новые мелочи и засыпал мать

вопросами:

– Когда пимы себе сшила?

– Когда новый шест срублен?

– Где хореи новые взяты?

– Где кочевали зимой?

– Сколько волков убил отец?

– Сколько оленей зарезали волки?

Шутка ли! Пять с лишним месяцев не был он в чуме. Пять месяцев жили без него его

отец и мать. Мало ли интересных новостей, происшествий могло быть за это время! А

промышленник должен знать всё, что есть и что было в тундре, потому что в тундре он

думает жить, как жили его отец и мать.

Школа? Да, в школе интересно. В школе надо учиться читать, считать, писать. Это может

пригодиться. Считать и читать надо уметь ненцу: тогда не будут его обсчитывать, тогда

труднее будет обмануть его. Но школа – это временно. Зима, две, три... Больше нечего в

школе делать. А тундра – она постоянна. Тундра на всю жизнь ненца.

И о тундре, о жизни в тундре, о новостях тундры, расспрашивал Степан у матери.

Расспрашивал до тех пор, пока мать не сказала ему:

– Ты спрашивал про это. Я сказывала тебе.

Понял Степан, что всё уже выспросил, и весело захохотал.

– Сколько спрашивал – сам забыл, о чём спрашивал! Пойду завтра куропаток ловить...

– За отцом кто поедет? Мне ехать?

Степан вовсе забыл про отца. И опять расхохотался над самим собой.

– Я забыл. Совсем забыл... Я поеду за отцом. Рано надо ехать?

– Не знаю. Раньше поедешь – раньше приедёшь.

– Спать теперь?

– Будем спать. Как пьяный отец будет, к вечеру завтра к морю кочевать будем. Утром ты

за отцом поедешь, а я дрова рубить буду.

Степан пристально поглядел на мать, возившуюся над приготовлением места для сна. И

мать ему показалась что-то чересчур болезненной и маленькой. Он сказал ей об этом:

– Ты иссохла в эту зиму. Болела?

– Давно болею. С того года больна, как ты родился.

Никогда не расспрашивал раньше Степан про жизнь матери. Не представлялось как-то

случая для этого. Да и мать всегда была с ним. И не замечал он раньше её болезненности.

Теперь захотелось расспросить мать. Обрадовать её чем-нибудь. Дать, может быть, совет, как

дал совет отцу в школе.

Послушал тогда его совета отец. И от этого было Степану хорошо. Захотелось и матери

дать хороший совет, чтобы самому хорошо стало. Спросил:

– Отчего заболела?

– От работы заболела. Три дня прошло, как ты родился. Через три дня послал меня твой

отец землю рубить. Ледяная земля была в том году. Не могли олени корм из-подо льда

добывать. Рубить надо было землю. Помогать оленям еду добывать. Я пошла рубить. Долго

рубила. С тех пор заболела. Два года тяжело болела. После лучше стало. Только всё худо. Всё

не могу поправиться. Отец ругается. Отец всегда теперь ругается. Не ругался, пока отец его

живой был: боялся отца. Умер его отец – он меня ругать стал, не стал ни в какой женской

работе помогать. Я одна. У меня силы мало стало. Не могу. Он не помогает. Он только

ругается. Ему надо, чтобы я издохла. Я издохну – он другую жену возьмёт. Он не хотел меня

брать – отец заставил. Отец велел меня в жены взять, когда умер мой муж, брат Ивана. Ребят

от первого мужа не было. От Ивана сразу ты родился... Спи, ложись... Мать моя сказала мне:

«Судьба у тебя, девка, такая». Что против судьбы сделаешь? Ничего не сделаешь. И говорить

об этом не надо больше... Спи.