ненароком отвесил одному озорному ученику оплеуху, так у того долго текла

какая-то сукровица из уха. Отец пострадавшего подавал даже в суд на

директора. С того времени он не давал уж более своим рукам воли, пользовался

в основном хлыстом, коим и угощал время от времени провинившихся учеников.

Случалось, что ставил нас на колени, насыпав под них кукурузных зерен.

Наказывал, однако, лишь тогда, когда у него были, помимо школьных, еще

какие-нибудь неприятности. Вынесет, скажем, в овчарню вместо чучела (в

сумерках не разглядит) свою новую меховую шубу для отпугивания воров, чтобы,

значит, не крали ягнят, а те проберутся в закуток овечий и заодно с ягненком

уволокут и шубу. Весь месяц после такого происшествия нужно было вести себя

в классе в высшей степени дисциплинированно, чтобы не навлечь на себя

директорского гнева: он ведь только того и ждал, чтобы сорвать зло на

ком-нибудь из нас! В такие дни он мог забыть и про свою тяжеленную руку: не

ровен час опустит на твою несчастную голову! Будешь целую неделю ходить со

звоном в ушах, как от церковного колокола. Одного из нас директор даже

исключил из школы, хотя мальчишка намеревался было сделать благое дело для

него, директора. Увидев во дворе, что жеребенок угодил в яму с глиной,

ученик заорал во всю мочь: "Господин веректор!.. Господин веректор!.." На

свою беду, мальчонка шепелявил, и у него вместо "директор" получалось

"веректор", то есть вырывалось слово, которое уже давно было прозвищем

нашего директора. Веректором у нас называют дырявое полотняное рядно, и

поскольку школьный начальник содержал и свое поле, и свой огород чрезвычайно

неряшливо, то и заполучил обидную кличку. Услышав ее из уст ученика, он,

понятно, пришел в крайнюю ярость, бежал за несчастным мальчонкой и кричал на

всю Кукоару: "Я тебе покажу веректора, негодяй!.. Ежели родители научают

тебя дразнить директора школы, приклеивать ему разные скверные прозвища, то

пускай отправляют своего сынка пасти свиней. Как раз там твое место!"

У меня сложились добрые отношения с директором. Этим только и можно

объяснить, что в числе трех лишь учеников, дотянувших до седьмого класса,

был и я. Но и из этих трех добрых молодцев директор выделял не кого-нибудь,

а именно меня. В ярмарочные дни, отправляясь по своим коммерческим делам, он

оставлял меня исполнять свои обязанности либо подменять заболевшего

преподавателя.

Понимал я директорские обязанности по-своему: брал в руки хлыст и

обходил поочередно все классы - тишина водворялась такая, что действительно

было слышно, как муха пролетит. Вел себя тише воды и ниже травы даже Илие

Унгуряну, предводитель всех школьных озорников. Будучи отпетым парнем,

Унгуряну все-таки был любимцем директора. Не переводился Илие из класса в

класс не по причине своей природной тупости. Рано лишившись отца, он быстро

отбился от материных рук и, воспользовавшись тем, что набожная родительница

почти постоянно пропадала в церкви, Илие завязал все свои учебники в ее

платок да так-то и держал их там все эти три года. Усердие Унгуряну полною

мерою выявилось в другом - следил за чистотою в классах, прямо-таки

терроризировал учеников, житья им не давал. Заслонив своею громадной фигурой

входную дверь, заставлял каждого школьника показывать даже подметки ботинок

или постолов: все должно быть вычищено до блеска, для этого грозный

блюститель порядка готов был заставить неряху вылизать обувку языком.

Попробуй перечить ему, когда этот богатырь способен свернуть тебя в бараний

рог, когда он к тому-же наделен директором почти неограниченной властью над

ребятами. Такую власть Илие Унгуряну заслужил тем, что, налившись страшенной

физической мощью, он пахал и засевал директорское поле, привозил кукурузные

стебли, выгребал из конюшен навоз,- чистил скребницей директорских кляч, в

то время как другие ученики боялись и близко подойти к конюшне.

В отсутствие директора я старался как-то наказать Илие Унгуряну за его

жестокость к нам, в особенности же - за его подхалимаж. Это я потребовал,

чтобы Илие развязал наконец узелок с книгами и ткнулся в них носом, чтобы

извлечь хоть капельку каких-то знаний. При этом я не мог забыть, как по

милости Илиё Унгуряну лишился поясного ремешка вместе с прицепленным к нему

любимым ножичком. Это случилось тогда, когда директор послал нас в поле за

люцерной для своих полудохлых лошадей. Носили траву охапками. Чтобы

захватить побольше и чтобы было полегче, поудобнее, я увязывал свои охапки

ремешком - кстати сказать, первым в моей жизни. По возвращении на школьный,

то есть на директорский, двор Унгуряну схватил мою вязанку и бросил в

лошадиные ясли вместе с ремешком и драгоценным моим ножичком, тут же завалив

все это другими охапками и вязанками. Как ни копался я потом в яслях,

отыскать свое добро уже не смог. Полдня проплакал дома. Илие нагло

ухмылялся, уверяя, что это кони слопали мой ремень, а ножичек затерялся в

навозе.

4

Теперь я осматривал новую школу, красивую, трехэтажную, с просторным

школьным двором. Двор этот поглотил и поповский, и директорский дворы,

старые их дома были разобраны, а заодно с ними и несколько крестьянских

вместе с хозяйственными пристройками: хлевами, конюшнями, загонами для овец

и коров, курятниками, винными и иными погребами; все высвободившееся

пространство захватила школьная усадьба с примыкавшими к ней стадионом и

другими спортивными сооружениями - беговыми дорожками, волейбольными и

баскетбольными площадками, теннисным кортом. Исчезло бесследно и подворье

псаломщика с его домом и многочисленными сараями, хлевами и амбарами.

Помещавшиеся в этом доме правление колхоза и сельсовет перебрались в новые

здания, выстроенные по специальным проектам. Земля вокруг была тщательно

выровнена, посыпана красным песком из перемолотого каленого кирпича.

Школьный двор! Он когда-то и во сне не мог мне приснитьея таким.

Зацементированные дорожки, по бокам - цветочные клумбы... мыслимо ли такое?

Где же, куда пропал, Сгинул преогромный батюшкин дом с двумя старыми липами

перед ним,, с вплотную прижавшимся ко двору виноградником? Где конюшни? Где

поповская кухня, в которой некогда хлопотала, стряпала еду немая Аника и в

которой во время войны располагалась оружейная мастерская? Называлась

оружейной, а там чинилась, ремонтировалась не только боевая техника, но и

шилась одежда, именно в ней военные мастера соорудили для меня китель,

шинель из английского сукна и хромовые сапоги со скрипом. Где все это? Как

умудрились тяжелые катки вдавить все в землю, а бульдозеры выгрести? Под

слоями песка и щебня схоронить заодно суетню и беготню сельсоветского и

правленческого двора, бесконечные заботы и тревоги сельского люда,

борющегося с голодом, холодом, дремучим суеверием, с тяжким багажом

прошлого, с замученными в мозолистых, ладонях, скомканными заявлениями о

вступлении в колхоз?.. Под этими спортивными площадками, под разровненным,

словно бы расчесанным аккуратно красным песком, под ровно подстриженной

травкой на стадионе плакал и мой первый ремень, первый ножичек с рыбками на

футляре. Там вон стояла и застенчиво улыбалась красавица Анишора, из-за

которой поползли по селу худые слухи про моего отца; Анишора, проклинаемая

мамой и за эту самую красоту, которую не может простить женщина женщине, и

за ее, разумеется, "распущенность". Из-под мелькавших красно-белых кроссовок

парней, бешено гоняющих мяч по стадиону, мне и сейчас виделись тыквы на