глазах у человека, отвергнувшего ее любовь. Так поступают

иногда сильные и жестокие натуры, переводя любовь в

ненависть, за которой всегда до поры до времени таится

коварная женская месть.

Нельзя сказать, чтобы в дни, когда работали разного

рода комиссии - из министерства, горздравотдела, из редакции

и горкома в связи с "делом Шустова", - Дина проявляла какую-

либо активность против Василия Алексеевича - а ей по долгу

службы приходилось давать объяснения представителям всех

комиссий. Нет, она в своих показаниях старалась держаться

подчеркнуто беспристрастно, рассказывала только о том, о

чем ее спрашивали. Ни слова, ни полслова лишнего ни "за", ни

"против". Она даже старалась в эти дни держаться в стороне и

от злорадствующих и от сочувствующих, как бы демонстрируя

свою отчужденность и безучастность ко всему происходящему,

и всем своим видом подчеркивала, что "дело Шустова", как и

судьба самого Шустова, ее нисколько не интересует.

Обвинение Василия Алексеевича во взяточничестве не

подтвердилось. "Дело" было прекращено, но я понимаю, чего

это стоило Шустову, хотя внешне он ничем не выдавал своего

состояния: как всегда, был строг, требователен, несколько

резковат. С начальством держался независимо и с

достоинством, а это не всякому нравится. Первая серьезная

стычка с Семеновым произошла у него сразу же после

прекращения "дела Шустова". Очевидно, причиной послужило,

кроме всего прочего, и то нервное напряжение, в котором

пребывал Василий Алексеевич целых два месяца, в течение

которых изучалось и разбиралось его "дело".

У больной Захваткиной, поступившей в нашу клинику

несколько дней назад с трофической язвой на голени левой

ноги, был установлен рак кожи. Неожиданного и этом ничего не

было, поскольку известны в медицинской практике случаи,

когда язва переходит в злокачественное образование.

Захваткина была положена в отделение Шустова, и Василий

Алексеевич готовил больную к операции по своему методу.

Однако главный врач принял другое решение: операцию не

делать, больную направить в другую больницу, в

онкологическое отделение. Шустов вначале попытался

спокойно объяснить Вячеславу Михайловичу, что в его

практике это не первый случай, что здесь, в клинике, ему

пришлось оперировать методом вакуумтерапии четырех

больных трофической язвой со злокачественным поражением

кожи. Операции прошли удачно, и все четверо совершенно

излечились. Главврач слушал его нетерпеливо, поморщился и

брезгливо обронил:

- Случайное совпадение. Да и не известно, были ли у

них злокачественные образования.

- Как так не известно?! Это отмечено в истории болезни.

Случаи эти описаны в моей диссертации, - сурово, но без

вызова сказал Шустов.

Семенов криво ухмыльнулся и произнес с присущей ему

надменностью:

- Ради диссертаций мы не имеем права производить на

людях сомнительные эксперименты. Лечить вслепую - удел

знахарей и шаманов.

Василий Алексеевич окончательно утвердился в своей

догадке: в нормальной обстановке работать ему не дадут.

Откровенная недоброжелательность, даже враждебность к

нему со стороны непосредственного начальника вывела его из

равновесия. С немалым трудом эти два месяца он держал

себя в руках, а тут взорвался. Не владея собой, в присутствии

Дины Шахмагоновой Шустов не закричал, нет, подойдя

вплотную к главврачу, как-то простонал ему в лицо,

выдавливая сквозь зубы каждый звук:

- Вы подлец, Семенов... Из подлецов подлец!..

Больше он ничего не сказал, круто повернулся и ушел в

операционную. У него был такой вид, что Вячеслав

Михайлович не на шутку струхнул, постоял несколько минут в

растерянном оцепенении и потом молча, не взглянув даже на

Дину, направился к себе в кабинет. Через полчаса был

вывешен приказ, в котором объявлялся выговор Шустову В. А.

за грубость и нетактичное поведение.

Горячность проявилась с обеих сторон, да и стороны-то

едва ли предвидели возможные последствия. О стычке

Шустова с Семеновым немедленно стало известно не только

медперсоналу клиники, но и больным. У вывешенного приказа

толпились люди, комментировали, обсуждали, высказывали

свое мнение, строили догадки. В любом коллективе люди

тоскуют по сенсациям. Сенсация нужна, как разрядка, чтобы

встряхнуть застоявшееся однообразие работы. Собственно,

столкновения главврача с заведующим отделением уже ждали.

Некоторые еще раньше поговаривали, что Семенов с

Шустовым не сработаются: одному из них непременно

придется уйти, а вот кому именно - оставалось вопросом, на

который нелегко было дать хотя бы мало-мальски уверенный

ответ. Потому что уход из клиники ее основателя Шустова был

бы, по мнению одних, равносилен закрытию клиники. А что же

касается Вячеслава Михайловича, то не для того его

назначали на должность главврача, чтобы через какие-то

месяцы освобождать. Словом, сенсация быстро

распространилась по клинике. К нам в лабораторию дошла в

последнюю очередь, удивила и, конечно, взволновала меня. Я

захотела собственными глазами увидеть приказ, а когда

прочла, то тут же решила поговорить с Василием

Алексеевичем. Зашла в отделение и стала невольным

свидетелем нового инцидента. Больная Захваткина

категорически отказывалась ехать в другую больницу и

просила, слезно умоляла оставить ее здесь и чтобы

обязательно лечил ее сам доктор Шустов. Дина уговаривала

Захваткину, убеждала, что так для нее будет лучше, что в

нашей клинике вылечить ее недуг невозможно, что для ее

лечения нужна специальная аппаратура, которой наша

клиника не располагает. Но больная не хотела слушать и

требовала к себе Шустова. Дина, очевидно, чтобы не ставить

Василия Алексеевича в неловкое положение, солгала больной,

что Шустов почувствовал недомогание и уехал домой...

Услыхав такое, находящиеся в палате больные - всего их было

одиннадцать человек - зашумели:

- До инфаркта довели нашего Василия Алексеевича!

- Затравили!

Дина поняла, что промахнулась, попробовала успокоить

палату, но сделать это было уже трудно. Тогда старшая сестра

вынуждена была пойти на попятную: услыхав чьи-то голоса в

коридоре, моментально сориентировалась и выбежала из

палаты со словами:

- О! Кажется, голос Василия Алексеевича. Я сейчас его

позову.

Я вышла вслед за ней. Шустов был в операционной.

Дина сообщила ему, что Захваткина отказывается покинуть

клинику. Он посмотрел на Дину, резко, с раздражением

спросил:

- Распоряжение главврача вам ясно? Вот и действуйте.

При чем здесь я?

- Захваткина требует вас, Василий Алексеевич, - с

подчеркнутой официальностью сообщила Дина.

- Распоряжение о ее переводе отдал не я, а главврач.

Пусть она его и требует, - ответил Шустов. Лицо его было

бледным и усталым.

Дина пожала округлыми плечами, повела широкой

мужской бровью. Взгляд ее говорил: "Я бы могла тебе

ответить, но во мне достаточно выдержки и я не хочу дерзить

тебе при посторонних". Она, кажется, не собиралась уходить и

вопросительно посматривала на меня, словно я должна была

вразумить потерявшего самообладание коллегу. Я сказала,

посмотрев на Шустова с горячим участием:

- Тебе бы лучше самому пройти в палату и поговорить с

Захваткиной. Не доводить до скандала. Больные не должны

знать...

- Больные всегда все знают раньше нас с вами, -

перебил он нетерпеливо и - к Дине: - Хорошо, скажите