белоснежный Алжир в голубом мареве знойного неба и теплого

моря. То было просто приятное путешествие в детство, не

содержащее в себе ничего вещего. Этим средиземноморским

сновидениям, в которых она всегда была веселым,

беззаботным ребенком, Маша не придавала никакого

значения. Иное дело - Копнино. Оно всегда предвещало нечто

неожиданное, необычное и судьбоносное.

В один из дней середины мая - это был четверг (Маша

считала, что вещие сны бывают в ночь с понедельника на

вторник и с четверга на пятницу) - она проснулась в четыре

утра в небывалом возбуждении и совершенно бодром

состоянии, словно и не спала. Одновременно с ней проснулся

и Алексей Петрович, и не она его потревожила, а проснулся

сам, нежно прошептав:

- Ты не спишь, зоряночка? Ты чем-то встревожена?

Вместо ответа Маша прижалась к нему теплым

трепетным телом, словно ища защиты. Она часто дышала, и

Алексей Петрович слышал, как колотится ее сердце. Он

поцеловал ее, как всегда, трогательно и нежно и снова

спросил:

- Тебе приснился нехороший сон?

- Да, милый, приснился. Копнино мое снилось. Нет,

никаких кошмаров. Просто очень явственно и... - она

запнулась, не находя слов, - и жутко, эмоционально, когда

мороз по коже. Представь себе - колокольный звон и

222

тревожные голоса глашатая: "На митинг, все на митинг!

Судный час настал!" Это слово "судный" меня как огнем

обожгло, и я пошла на митинг со всем народом. А митинг

почему-то в Копнино. Вся поляна заполнена людьми, от края

до края, а в центре белая церковь с ярко-золотым куполом,

совсем небольшая, точно такая, как в Радонеже. Ты помнишь?

Ну, там, где Клыков памятник преподобному Сергию поставил?

Я пробираюсь сквозь толпу ближе к церкви, где стоит

каменный Сергий. Колокола гудят тревожно, надрывно, а

потом сразу умолкают, и воцаряется тишина, глухая,

непроницаемая тишина.

Маша притихла, затаилась, словно прислушалась к

тишине. Алексей Петрович настороженно ждал.

- А вот преподобный Сергий из каменного превратился в

живого, стукнул грозно посохом о землю и громко сказал:

"Люди!" Он говорил страстную речь, слова его обжигали огнем,

возбуждали душу. Это были какие-то особые слова, я не могу

тебе их передать, но я хорошо помню их смысл. Мол, на землю

русскую пришел враг лживый и коварный. Он принес народу

голод, страдания и смерть. Восстаньте, русичи, и стар и млад,

забудьте распри и обиды, всем миром навалитесь на

заморское чудище. Мне врезались в память эти слова:

"заморское чудище". "Князья Александр и Дмитрий! Маршалы

Кутузов и Жуков! Воскресните в образе своих потомков, внуков

и правнуков! Не пожалейте живота своего за Русь святую!" И

трубный глас его, как раскат грома, как ураганный шквал,

пронесся над Радонежем. Представляешь, Алеша?! Этого

невозможно передать. Он еще и сейчас звучит во мне, не в

ушах, а где-то в глубинах души, этот призывный набат, как глас

Божий.

Она все еще дрожала от волнения и спасительно

прижималась к Алексею Петровичу.

- К сожалению, Машенька, народ глух, и слеп, и глуп, -

произнес Иванов. - Он ничего не видит и не слышит и по

глупости своей не желает посмотреть правде в глаза и

прислушаться к трезвым голосам патриотов.

Помолчали. Затем Маша сказала все еще возбужденно и

торопливо:

- Алешенька, я уже не усну. Я должна поехать. Я

волнуюсь - как там Настенька и мама?

- Почему ты должна, а не мы?

- А ты сможешь? Со мной?

- Я смогу в любое время, а как ты? Сегодня пятница.

223

- Я не пойду на работу. Поедем сейчас, с первой

электричкой. Я очень волнуюсь: такие сны мне снятся

непременно к чему-то.

- Хорошо, зоряночка, поедем утром. Только не волнуйся.

Твой сон - отражение наших дум и забот.

С появлением первых солнечных лучей электричка

мчала их на север от столицы. По обе стороны Ярославской

железной дороги буйно цвели черемуха и сирень. День

выдался безоблачным и теплым. Большие бетонные плиты,

ограждающие рельсовые пути от близко примыкающих к

железной дороге жилых массивов, метровыми буквами

посылали проклятья Горбачеву и Ельцину. Чаще всего их

величали предателями, иудами, агентами ЦРУ. И не видно

было ни одного "лозунга" в поддержку этих лидеров

перестройки. По этому поводу Маша заметила:

- Вот он - настоящий рейтинг отношения народа к

"вождям", а не та ложь, которой пичкают телезрителей

фальшивых дел мастера социологических исследований.

На дачу приехали, когда цвели вишни и только-только

распускалась сирень. На все лады заливались птицы.

Особенно усердствовали неутомимые зяблики и садовые

славки. Им подпевала зорянка: то умолкала, то снова

насвистывала свой незатейливый мотив, перелетая с ветки на

ветку. Осторожная, но не пугливая, она позволяла людям

рассмотреть ее брачный наряд - ярко-оранжевую манишку.

- Твоя однофамилица, для тебя поет-старается, - сказал

Иванов, кивком головы указывая Маше на серенькую пичужку с

малюсенькими глазками-пуговками на круглой головке. Маша

плохо разбиралась в птицах, хотя трясогузку могла отличить от

синицы и воробья от зяблика. В Москве в это время в

Останкинском парке выводили свои рулады соловьи. Здесь же,

в семидесяти километрах на север от Москвы, они еще

помалкивали. Зато неугомонные и вездесущие дрозды-

белобровики, певчие, дерябы "отбивали" утренние зори,

тщетно пытаясь подражать соловьям. Алмазные росы

сверкали в лучах солнца на желтых нарциссах и на бутонах

еще не распустившихся ранних темно-красных пионов.

Вопреки всем невзгодам и напастям природа жила по своим

извечным законам, хотя неразумные двуногие эгоисты

постоянно пытаются помешать естественному ходу ее

жизнедеятельности. Весна торжественно справляла

пробуждение природы, выставляла напоказ ее жизненные

силы и нерукотворную красоту, и человек хоть на короткое

224

время отвлекался от бремени житейских забот и бед и находил

в душе своей мимолетную радость и восторг окружающим

миром, его божественным совершенством.

Алексей Петрович всего лишь второй раз был на даче

Зорянкиных - первый раз в конце апреля, когда природа

только-только пробуждалась от зимнего сна. И теперь, пока

Маша и Лариса Матвеевна готовили завтрак, он подвесил

гамак и сооружал между двух берез качели для Настеньки,

которая ни на шаг не отходила от него, все щебетала,

восторгалась и гамаком, и качелями.

Машу же не покидало возбуждение, охватившее ее в

четыре часа утра. Напротив, оно как бы даже усиливалось,

хотя уже и без тревожных предчувствий. Во всех ее действиях

и движениях сквозили приподнятая торопливость и

окрыленность, стремление поскорей отозваться на смутный,

но неукротимый зов, боязнь куда-то опоздать. И это "куда-то"

называлось Копнино, где она побывала минувшей ночью на

вселенском соборе и слушала трубный голос преподобного

Сергия Радонежского. Она все еще находилась во власти

странного, но до осязаемости четкого сновидения,

воспринимала его как пророчество, как веление вселенских

сил. В Копнино Маша отправилась вдвоем с Алексеем

Петровичем. Настеньку с собой не взяли: воспротивилась

бабушка, считая такую прогулку для девочки утомительной. У

Маши было приподнятое настроение, она шла легко,

стремительно, и лицо ее сияло блаженством и радостью. От

дачи к Копнину вела неширокая лесная просека, по которой в

пору сенокоса проходил трактор с прицепом, груженным