- У меня было и есть много друзей-коммунистов.

Особенно среди фронтовых ребят. Прекрасные люди, честные,

патриоты. Недавно схоронил своего самого близкого друга,

генерала. Благороднейший гражданин. Отважный был воин.

- И, конечно, сталинист.

- Горячий и убежденный, - с вызовом ответил Иванов.

- Это он вам рассказал, сколько у Сталина было

кальсон? Беда всех воинов и боль. - Он встал. - Я вам

искренне сочувствую. И прощайте.

Приблизительно через час после ухода незваного гостя

появилась Маша.

- У тебя кто-то был? - с порога полюбопытствовала она.

- А ты как догадалась? - удивился Алексей Петрович.

- Предчувствие.

- А если всерьез?

- Серьезно. Еду в метро, как всегда, тороплюсь. И вдруг

ловлю себя на мысли, что спешу больше обычного и что ты

сейчас не один в мастерской. Притом уверена, что не один.

Подмывает любопытство: с кем?

- Неужто ревность?

- Нет, просто любопытство. Меня это не удивило:

предчувствие поселилось во мне с тех пор, как я начала

думать об инопланетянах, уверовала в них. Но у тебя

действительно кто-то был?

- Был, Машенька, представитель демократии, - весело

ответил Иванов, целуя жену.

- По случаю?

- Новая власть пыталась меня облагодетельствовать:

предлагала престижный государственный заказ.

- Статую Ельцина?

- Ты почти угадала: пока что памятник героям Белого

Дома. - И ты согласился? - встревоженным тоном спросила

она. - Что ты, родная, я б не стал себя уважать, если б

принял такой позорный заказ. Пусть поищут среди своих.

Желающие найдутся. Тем более сулят большие деньги.

- И я б тебя сразу разлюбила. Я б тебя не простила, если

б ты согласился. Помню, ты мне рассказывал, как отказался

делать памятник Свердлову. Нам нельзя терять достоинство

ни при какой погоде и ни за какие блага. Талант и совесть

неразделимы.

- Спасибо, родная, я рад, что ты одобрила мой поступок.

219

Глава десятая

ВОЗНЕСЕНИЕ

1

Весна наступала стремительно, сухая и жаркая. Сразу же

после оплеванных демократами майских праздников -

Первомая и Дня Победы - Лариса Матвеевна с Настенькой

переехали на дачу, купленную когда-то отставным дипломатом

Сергеем Зорянкиным на севере от Москвы в зеленом

Радонежье. Днями раньше Иванов и Маша субботу и

воскресенье провели на даче, вскопали грядки под огород,

сделали уборку в доме, словом, приготовили дачу к летнему

сезону. Маша любила свою дачу, и не столько сам дом,

небольшой, бревенчатый и далеко не новый, сколько здешние

окрестности, с зелеными лесными массивами, солнечными

полянами и голубыми прудами, которые дачники величали

озерами и даже морями. "Загорское море!" Это звучит солидно

и заманчиво, хотя воды в этом море по колено, зато есть флот

- полдюжины лодок, которыми пользуются и рыбаки, и просто

отдыхающие. Маша такое море не принимала всерьез и не

завидовала барахтающимся в его не очень чистой, несточной

воде. Маша родилась на берегу Средиземного моря и на всю

жизнь запомнила его песчаные пляжи, тихие всплески теплой

воды. Память детства самая цепкая и впечатляющая.

Беспощадное время не в состоянии стереть или затмить

трогательные, милые сердцу картины. Они чисты, светлы и

безоблачны. Они - навечно.

Радонежский край Маша увидела уже в зрелые лета,

когда вместе с родителями приезжала смотреть свою будущую

дачу. Из Москвы они приехали в Сергиев Посад, который тогда

носил позорное имя большевика-троцкиста Загорского-

Лубоцкого. Был теплый солнечный день середины сентября,

ярким многоцветьем листвы полыхало бабье лето.

Ослепительным золотом блистала Троице-Сергиева Лавра.

Словно дети солнца, играли и струились в голубом просторе

купола соборов и корона колокольни, высотой своей

превосходящая колокольню Ивана Великого в Московском

Кремле. Ее узрела Маша еще с вокзальной площади - она

впервые была в городе преподобного Сергия Радонежского, -

узрела и ахнула, встрепенулась душой. И не красота

неописуемая, не чудесное творение рук человеческих поразили

220

ее, а то, что она это великолепие уже видела и знает его с

давних пор, с самого детства носит его в сердце своем. Видела

не на фотографиях и открытках, не на картинах и в кино.

Видела не глазами, а всем своим существом, каждой клеточкой

своего тела. Какая-то невиданная, властная сила потянула ее к

Лавре, исходящие от куполов золотистые струи проникали в

душу, просветляли разум, манили к себе невидимыми чарами и

окрыляли. Ей хотелось лететь. И она быстрым и легким шагом,

опередив родителей, полетела навстречу неземному видению,

на его кровный зов, и ей казалось, что золотистые звезды,

рассыпанные по голубым куполам Успенского собора, не что

иное, как посланцы Вселенной. И тогда ее осенила ясная

мысль о нетленной вечности всего сущего - природы, человека

и творения рук его, о мудром творце мироздания, о бессмертии

души.В бессмертие души Маша уверовала еще в студенческие

годы и считала, что в незапамятные времена душа ее обитала

в другом бренном теле и, покинув его в свое время,

странствовала в беспределах Вселенной, пока не воплотилась

в ней - Маше Зорянкиной. Этим она объясняла сновидения,

когда неоднократно видела во сне один и тот же город,

который не существовал в действительности, знала его

обитателей в лицо, их имена, но наяву, в жизни их не было. И

делала вывод, что она, то есть душа ее, но в другой плоти,

жила в этом городе и среди этих людей, что это были се

друзья и знакомые. Об этом она подумала, увидав впервые

Троице-Сергиеву Лавру, которая, между прочим, ей никогда не

снилась. Просто в этой обители, представшей перед ней так

неожиданно, она нашла что-то очень родное и близкое для

своей души. С тех пор в дачный сезон она нередко посещала

Лавру в надежде найти там умиротворение и душевный покой.

Находясь на своей даче, она с трепетным волнением слушала

доносимый ветром из Сергиева Посада далекий колокольный

звон, который теплыми струями разливался в душе.

Маша была убеждена, что ее доисторические предки

жили в этих благодатных краях, потому и влечет ее сюда

божественная сила и шепчет внушительно ей внутренний

голос: здесь твои корни, здесь тысячи лет тому назад была

предана земле твоя плоть перед тем, как бессмертная душа

твоя отправилась в долгое странствие, чтоб в середине

двадцатого столетия снова войти в твою плоть. Потому и

дороги и любы тебе эти места, которые ты считаешь своей

родиной, - не южный берег Средиземного моря, где ты

221

родилась и провела свое детство, и не Москва, в которой

безоблачно прошли твоя юность и молодость, а радонежское

Копнино.

В четырех километрах от дачи Зорянкиных, среди полян

и перелесков, где на березовых опушках водятся

подберезовики, а в молодом ельнике в грибную пору

встречается благородный рыжик, высоко ценимый знатоками,

даже выше боровика и груздя, есть урочище или большая

поляна с названием Копнино. Должно быть, оно получило это

имя от копен, которые маячат тут в пору сенокоса. В самом

центре поляны заросший мхом пруд круглой формы,

обрамленный сибирским кедром. Говорят, когда-то давным-

давно здесь был скит, и пруд этот вырыли монахи.

Вот это Копнино Маша считала своей кровной родиной -

оно жило в ней самой, в ее сознании, в ее сердце, неотлучно,

постоянно, как драгоценный дар, унаследованный от далеких

предков, которые являлись к ней только в радужных,

безгреховных снах. Копнино снилось нечасто, реже, чем