Во время всей беседы она внимательно наблюдала за

ним, чутким сердцем умной женщины чувствовала его

радужное настроение, душевный подъем, склонность к

142

самоанализу, понимала, что задевает в его душе долго

молчавшие струны, что он весь переполнен нежностью, и от

таких мыслей она сама погружалась в сладостное блаженство.

"Да, я ему нравлюсь и мне он симпатичен, - признавалась она

себе. - Он, конечно же, очень цельная и тонкая натура,

цельный как человек и художник. Он умеет владеть собой,

сохранять покой истинно глубокого чувства, но его

задумчивость и ласковая грусть выдают то сокровенное, что он

тщетно пытается скрыть, делая над собой усилия". Ее

поражало и даже изумляло, что, несмотря на большую разницу

в возрасте, она чувствует себя на равных, с ним ей легко и

свободно. Удивляло ее и то, что будучи сам откровенным, он

не проявляет интереса к ее жизни. Что это - деликатность,

скромность? Или безразличие?

- И вас не тяготит одиночество? - опять спросила она.

Он неопределенно пожал круглыми, крепкими плечами,

стараясь разгадать, что кроется за этим вопросом, заданным

второй раз. Ведь он уже отвечал ей: нет, не тяготит. Зачем она

повторяет, какого ждет ответа? Может, этого:

- Иногда нахлынет тоска по чему-то несостоявшемуся, от

чего жизнь кажется неполноценной, - задумчиво произнес он. -

Встречались, конечно, женщины, желающие связать со мной

свою судьбу. Даже был такой случай совсем недавно. - Легкая

ирония сверкнула в его глазах и сразу погасла. - Честная,

симпатичная женщина-врач. Муж погиб в Афганистане. - В

тихом голосе его звучала неподдельная сердечность, а

исполненный томления и нежности взгляд был устремлен

мимо Маши, куда-то в дали дальние, образовав паузу.

- И что же? - нарушила молчание Маша.

- А ничего. Померила мне давление и ушла. - Затаенная

улыбка затерялась в его усах. - Давление оказалось

нормальным. Не было пожара сердца, на который она,

очевидно, рассчитывала...

- Да, представляю: это ужасно. - Блестящие огневые

глаза Маши сверкнули манящей улыбкой. - Это даже жестоко с

вашей стороны.

- Возможно, - податливо отозвался он и тут же добавил: -

Зато честно и благородно.

"Да, в честности и благородстве ему не откажешь", -

решила Маша.

- Ну, а если б возник пожар в вашей душе?

- Тогда конечно. Но это теория. А практика говорит, что

мой поезд ушел.

143

- Не понимаю - почему?

- Возраст, - кратко обронил он.

- Чепуха. Пушкин говорил: любви все возрасты покорны.

- То говорил мальчишка, далеко не доживший до моего

возраста. Откуда ему было знать?

- Представьте себе не теоретически, а практически, что у

вас оказалось бы ненормальное давление и возник пожар, что

бы случилось?

- Вероятно, любовь, - ответил он, смущенно

улыбнувшись.

И они оба рассмеялись, звонко, весело, заразительно.

Иванову нравился несколько наивный допрос Маши, он охотно

отвечал на ее вопросы, подавляя в себе желание самому

"перейти в наступление", атакуя ее своими вопросами. И вот

этот неожиданный смех создал доверительную, дружески

задушевную атмосферу абсолютной раскованности,

взаимопонимания и сердечной теплоты. Получилась

продолжительная пауза, которой воспользовался Алексей

Петрович. Он заговорил как бы сразу на полушутливой,

приветливой, вежливой ноте:

- А позвольте и вам задать, прекраснейшая мадонна, те

же вопросы, которые вы адресовали мне. Почему вы, молодая,

красивая женщина, в расцвете своих жизненных сил и не

замужем?

- У меня маленький ребенок, моя Настенька. Мне ведь

нужен не только муж, но и отец моей малютки. Он должен

относиться к ней, любить ее так, как родную дочь. И она

должна чувствовать.

- Мне кажется, человек, который будет любить вас, не

может не любить вашу дочь, - сказал Иванов. - Это же

естественно.

- Да, естественно в теории, - быстро подхватила Маша,

сделав нечто похожее на протестующий жест. - На практике, в

жизни, все получается по-иному. Заранее же не узнаешь, в

душу не заглянешь, не спросишь, как ты будешь относиться к

моему ребенку? А если и спросить? Где гарантия, что он

ответит честно? Нет, Алексей Петрович, это сложный и очень

тонкий вопрос.

Она была признательна ему за то, что он из

деликатности не спрашивал об отце Настеньки. Ей не хотелось

еще раз тревожить почти зажившую душевную рану. А он

слушал ее с трепетным вниманием, наблюдая, как меркнут и

туманятся ее большие, с душевным отблеском глаза, ловил ее

144

неторопливые слова, в которых проскальзывала тихая печаль,

непоколебимая вера и вместе с тем какая-то детская

незащищенность. Он ощущал в себе волнующее ожидание

чего-то необыкновенного, нового, как ее неожиданный поцелуй

там, в "цехе", у скульптуры нищего. Их разговору не было

конца, он длился без долгих пауз, и оба старались как можно

больше сказать друг другу о себе, о своих пристрастиях и

вкусах честно, откровенно, как на исповеди. Говорили об

экстрасенсах и поэтах, и, конечно же, о проклятой

перестройке, о которой говорят все кругом. Он предложил

вылепить ее портрет, и Маша без колебаний согласилась

позировать. Даже условились начать работу через день.

Иванов проводил Машу до метро. Прощались, как

старые, добрые друзья. Не выпуская его руку и глядя в его

глаза ласково и нежно, она сказала:

- Вы заходите к нам. Мама будет рада. Я познакомлю

вас с Настенькой.

- А вы Настеньку приведите ко мне в мастерскую. Я

научу ее работать с пластилином. Будет лепить разных

зверюшек. У детей это получается очень забавно.

Она пообещала, и глаза ее светились тихой благодарной

улыбкой.

3

От Иванова Маша вышла с чувством неосознанной

окрыленности: на душе было торжественно и просторно. Она

собиралась заехать в редакцию, но в пути передумала - что-то

смутное, но доброе тянуло ее домой, и она легко подчинилась

этому зову. От проницательного взгляда Ларисы Матвеевны не

ускользнуло необычное состояние дочери. Глаза ее

возбужденно и весело искрились, свежее лицо сияло

радостью, и вся она казалась какой-то легкой, приподнятой,

как человек, которому нежданно улыбнулась удача. Едва

переступив порог и торопливо сняв с себя пальто и сапоги, она

подхватила Настеньку на руки, нежно расцеловала ее,

приласкала и пообещала прочитать книжку.

- Обедать будешь? - спросила Лариса Матвеевна,

пытливо всматриваясь в дочь.

- Нет, спасибо, мама, я перекусила у Иванова, - певуче

ответила Маша, удаляясь с Настенькой в детскую комнату.

- У какого Иванова? - с деланным удивлением

переспросила Лариса Матвеевна.

- У автора твоей "Первой любви", у Алексея Петровича.

145

- Ты у него?.. Как ты к нему попала?

- Обыкновенно, как и ты - по приглашению.

В веселых глазах Маши искрилась лукавая улыбка.

Лариса стояла на пороге детской комнаты, уставившись на

дочь вопросительным взглядом. Маша поняла этот взгляд и

ответила:

- Представь себе - получила большое удовольствие. Его

произведения - это высокий класс. И сам он - настоящий,

талантливый и самобытный художник. И человек, видно,

добрый, честный, порядочный.

Лестный отзыв Маши задел болезненное самолюбие

Ларисы Матвеевны. Она была уязвлена и приняла слова

дочери с обидой и ревностью.

- Не понимаю, что ты нашла талантливого в его голых

бабах. - Обнаженных, - с легкой иронией поправила Маша.

- Кроме моего бюста я ничего у него стоящего не видела.