большим почтением он относился и к предшественникам

Наполеона, всем этим цезарям, чингисханам, тамерланам. У

них не было размаха, не было идеи, хотя бы самую малость

напоминающей идею "Майн кампф". Они не владели

полководческим и государственным гением, которым одарил

всевышний его, Адольфа Гитлера. Нет, он еще не сказал

своего слова в истории, которое он должен, обязан сказать. И

непременно скажет. Признание Йодлю было лишь постыдной

минутной слабостью. Он не сложит оружия, пока в его

распоряжении останется хоть один батальон. Он поведет этот

батальон в последнюю контратаку и, если судьбе и богу будет

угодно, погибнет вместе с последним солдатом. Может, этим

солдатом будет последний немец. И пусть! Пусть гибнет нация,

оказавшаяся недостойной своего фюрера. Значит, она того

заслужила, такова ее историческая судьба. Да сгинет народ,

недостойный своего повелителя.

Гитлер с силой ударил по глобусу, и тот бешено

завертелся. Он смотрел на этот мелькающий пятнами вихрь

мутными глазами и уже не различал ни океанов, ни материков.

Ему виделось сплошное белое, заснеженное поле, над

которым со свистом и завыванием мела жестокая,

обжигающая поземка.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Все что угодно мог себе представить полковник Густав

фон Гуттен, только не то, что творилось на фронте под

Москвой в эти морозные январские дни.

До конца 1941 года вверенный ему пехотный полк,

доукомплектованный и экипированный, размещался во

Франции, и новый, 1942 год встречали у берегов Ла-Манша, а 8

января уже занимали оборону во втором эшелоне дивизии в

сотне километрах от Москвы.

Фон Гуттен гордился своим полком: его костяк составляли

ветераны, прошедшие боевую закалку в сражении на реке Сер

в мае 1940 года, а сражение было жаркое и ожесточенное, с

достойным противником, каким показали себя солдаты и

офицеры 6-й французской армии. Там были атаки и

контратаки, были убитые, раненые и пленные, горели танки и

падали на землю горящие самолеты. Все было как на

серьезной войне. Но то, что происходило здесь, опрокидывало

все прежние представления Гуттена о военных действиях

вообще и непобедимой армии фюрера в частности. То, что

творилось здесь, на участке, обороняемом дивизией, в

которую в чрезвычайной спешке был влит полк Густава

Гуттена, полковник мог бы назвать кромешным адом,

бедламом и еще черт знает чем, но всему происходящему он

не мог найти объяснения. А Гуттен по складу своего характера

был аналитиком, и всякое явление порождало в нем "вопросы:

"почему?", "где причина?" и "кто виноват?". Все, что он слышал

раньше о событиях на Восточном фронте, не имело ничего

общего с тем, что он увидел воочию, и не просто увидел, а

стал соучастником этих "кошмаров и безобразий", как

выразился его адъютант лейтенант Август Кольб, тот самый

Кольб, который в битве на реке Сер спас жизнь Густаву

Гуттену.

Полковник Гуттен видел позорную, по его мнению,

картину не отхода и даже не отступления, а бегства полков

первого эшелона их дивизии. Через оборонительные позиции,

занимаемые полком Гуттена, проходили не подразделения

регулярных войск, а какой-то сброд физически и нравственно

надломленных и растерянных людей, многие из которых не

имели оружия. Из отрывочных, сумбурных рассказов этих

бегущих, которых Гуттен даже стыдился назвать своими

соратниками, он узнал, что ночью советские солдаты

ворвались в их окопы, завязался скоротечный рукопашный

бой, жестокий и кровопролитный... В итоге многие солдаты

фюрера пали смертью храбрых, раненые остались на поле

боя, иные взяты в плен, от полка уцелело не больше

батальона. И самое немыслимое безобразие, что до глубины

души возмутило полковника, - это сообщение о том, что вся

полковая артиллерия в целости и исправности, все минометы

и тяжелые пулеметы с боеприпасами оставлены неприятелю.

Неслыханный позор, которому Густав Гуттен не мог найти не

только оправдания, но просто объяснения.

Успешная ночная атака русских, занявших передовые

траншеи немецкой обороны, если не удручающе - этого не мог

допустить Гуттен, - то, во всяком случае, и не ободряюще

подействовала на солдат да и на некоторых офицеров его

полка, таких, например, как командир второго батальона майор

Розенберг, просивший усилить его танками.

Полковник вспомнил, как в ночь под Новый год лейтенант

Кольб провозгласил тост за то, чтобы каждый солдат и офицер

убил на Восточном фронте не менее десяти русских. Гуттен

тогда осторожно поправил своего ретивого адъютанта:

- Десять коммунистов, Август.

- Не вижу разницы между коммунистами и русскими, -

отозвался изрядно захмелевший толстяк майор Розенберг. -

Одна цена. Все они славяне, все - исконные враги Германии и

фюрера.

Шли вторые сутки, как полк прибыл на Восточный фронт,

и ни он, полковник Гуттен, ни его адъютант лейтенант Кольб не

убили ни одного русского, а майор Розенберг доносил, что его

батальон понес потери от массированного огня русской

артиллерии.

Полк Гуттена занимал оборону по восточной опушке

леса, смешанного, со множеством полян, кустарников и

мелколесья. Полковник считал эту позицию удобной: тылы

были укрыты в лесу. Правда, на правом фланге, на участке

первого батальона, местность была открытая, но зато перед

окопами серой от кустарников змеей извивался овраг,

служивший препятствием для танков. Оборонительный рубеж

был оборудован загодя - железобетонные колпаки на

пулеметных гнездах, блиндажи, окопы полного профиля,

соединенные ходами сообщения, траншеи, колючая

проволока, минные поля - словом, все условия для длительной

жесткой обороны, способной сдержать мощный натиск

наступающего противника.

В тылу первого батальона, в большом селе, от которого

уцелело меньше половины строений, располагался штаб

дивизии, а невдалеке от него, на опушке леса, между стыком

первого и второго батальонов, - штаб полка.

Густав Гуттен не любил засиживаться в штабе, он

предпочитал управлять боем со своего НП, где кроме

адъютанта и ординарца - постоянных спутников полковника -

находились еще два солдата и ефрейтор.

До полудня полковник побывал в ротах первого и второго

батальонов, выслушивал доклады офицеров о готовности

сражаться до последней капли крови, в изумленных и таких

пытливо-пристальных взглядах солдат читал немые вопросы,

на которые у него не было ответов. И тогда он обращался к

ним с прочувствованным напутствием:

- Солдаты! Нам выпала высокая честь нанести

решающий удар по коммунистам. Я верю, что как и на реке

Сер, так и здесь, у стен русской столицы, вы не дрогнете. Мы

снова покажем всему миру, на что способен... - он хотел

сказать "непобедимый", но, вспомнив отступающие полки

первого эшелона, опустил такое привычное, любимое им

слово, после некоторой паузы продолжал: - солдат великой

Германии. Мы выполним приказ фюрера и не отступим ни на

один сантиметр...

Ему хотелось говорить еще и еще возвышенные и

клятвенные слова, хотелось сказать о том, что вверенный ему

полк не допустит позора, но перед глазами так еще зримо

стояла картина бредущих без оружия, раненых и

обмороженных, морально подавленных солдат, и он решил,

что лишние слова могут снизить весомость сказанного.

Не заезжая в штаб, полковник прямо из второго

батальона направился на свой НП, расположенный на

косогоре менее чем в полукилометре от КП. Отсюда в этот