молчал. Он не хотел искать или придумывать какие-то причины

для оправдания. Причина была одна, главная - не хватило сил.

Поэтому оставили и Смоленск, и Вязьму, и сотни других

населенных пунктов... А командарм сверлит душу тяжким и

острым вопросом: - Ты что же, хочешь пропустить немца в

Москву?

- Нет, я этого не хочу, товарищ командарм.

- Не хочешь? Тогда атакуй, немедленно верни

Шевардино. Тебе известно, что лучший вид обороны -

наступление? Немцы боятся наших контратак и не

выдерживают. Артемки - вот тебе наглядный пример!

Полосухин все это знал и понимал. Знал он и то, что

сегодня немцы снова заняли Артемки. Он приказал Воробьеву

и Корепанову на рассвете штурмовать, в сущности, уже не

существующую деревню и весь свой резерв уже бросил туда,

на левый фланг. Он может отдать приказ выбить эсэсовцев из

Шевардино, может даже сам пойти во главе батальона,

погибнуть в атаке, как погиб комиссар Гоголев, но, будет ли

достигнут успех, он не уверен. И в то же время он понимал

правоту командарма: надо драться за каждый метр земли -

позади Москва. И он повторил приказ:

- Есть, выбить немцев из Шевардино!..

Наступила напряженная пауза. Лелюшенко отошел от

комдива в сторону и опустил голову, приблизился к столу, на

котором была разостлана карта. Но не на карту он смотрел: и

без карты знал хорошо весь этот участок, каждую рощицу и

поляну. Он хотел остыть. И в этой тишине прозвучал

спокойный голос комдива:

- Разрешите выполнять, товарищ командарм?

Лелюшенко вскинул на Полосухина быстрый взгляд:

- Чем будешь выбивать?

- Батальоном при поддержке сорокапяток. Больше у меня

ничего нет.

- У меня тоже, - буркнул Лелюшенко, но уже совсем не

сердито. Он так же легко отходил, как и вспылял. И вдруг уже

совсем мягким, доброжелательным тоном: - Вот что, Виктор

Ивановичу пушки сопровождения - это хорошо, это правильно.

И атаковать надо не в лоб, а с флангов. А перед атакой я их

залпом "катюш" накрою. Тут вы на них и набрасывайтесь, пока

не успели опомниться. А теперь иди. Но впредь смотри - ни

одного рубежа без приказа не оставлять. И почаще

контратакуйте, не давайте им спуску. - Он еще подумал,

заговорил, размышляя вслух: - Да, ведь там танки и батальон

эсэсовцев. А на подходе моторизованный и армейский корпуса.

Надо поспешить. Пожалуй, без поддержки танков...

рискованно. А?

- Да, танки б выручили, - согласился Полосухин, зная, что

у командарма в резерве есть танковая бригада.

- Ну вот что, комдив, - решительно сказал Лелюшенко, -

даю тебе еще роту танков. У Орленко возьмешь. Но чтоб к

рассвету Шевардино было у нас. Понял?

- Есть, товарищ командующий, все понятно.

- О начале атаки доложишь, чтобы я мог тебя "катюшами"

поддержать. И действуй, не теряй минут.

Прохладное морозное утро 16 октября на Бородинском

поле оповестили не восход солнца, не алая заря на востоке, а

темная стая "хейнкелей", с угрожающим ревом плывущих с

запада. Они шли тремя волнами с дьявольской

самоуверенностью в своей неуязвимости, не обращая

внимания на торопливую скороговорку зениток и

крупнокалиберных пулеметов. Освещенные еще не

взошедшим солнцем, они с наглым вызовом слегка

покачивались, точно нежась, купались в первых, только им

доступных розовых лучах. Казалось, они насмехаются над

белесыми хлопками разрывов, что лопаются и тают, как дым

папиросы, над ними в голубом просторе холодного неба. Но их

форсу хватило ненадолго. Когда головная группа пересекла

линию Шевардино, одновременно от прямого попадания

снаряда один "хейнкель" взорвался в воздухе в мелкие щепки,

а второй вслед за ним, волоча темный, подрумяненный

солнцем хвост, кувыркаясь, упал в лесок, что между железной

дорогой и Багратионовыми флешами. Ночью в этот лесок с

юго-западной стороны, перейдя железную дорогу, прорвалось

несколько немецких танков. Они затаились с выключенными

моторами, выжидая момент, чтоб сделать молниеносный

прыжок на Багратионовы флеши с последующим выходом в

тыл Полосухину. А пока что они сторожили узкий коридор

вдоль железной дороги, который разрубил надвое оборону 32-

й дивизии. К ним-то и угодил сбитый зенитками ас из 2-го

воздушного флота.

Фельдмаршал Кессельринг заверил Бока, что в эти

решающие дни битвы за Москву вверенный ему 2-й

воздушный флот камня на камне не оставит от обороны

русских, после чего танкам Гёпнера и пехоте Клюге останется

лишь добить раненых и взять в плен уцелевших.

Дружный и довольно меткий огонь зениток нарушил строй

самолётов, а с ним и планы хвастливого воздушного

фельдмаршала. "Хейнкели" поспешили избавиться от

опасного груза, их штурманы не очень-то заботились о целях:

несколько бомб упало на деревню Шевардино, занятую

батальоном СС. Головорезам Гиммлера совсем не

понравилась "неуместная шутка" Геринга. Они-то ожидали

танков и минометов, чтобы в начале нового дня срезать

Шевардинский редут вместе с окопавшимися на нем

невероятно живучими артиллеристами. Они ждали, что сотни

бомб упадут на курган и вместе с орудиями разнесут и

маячащий на нем обелиск, и еще многого они ожидали в это

утро. Но когда в небе появились эскадрильи наших

"ястребков", "хейнкели", очевидно крепко запомнив

предыдущий воздушный бой над Бородинским полем, сочли за

благоразумие повернуть.

Атака на Шевардино была назначена на 7.00 - как раз

перед восходом солнца, - раньше не успели. На исходные

позиции вышли затемно. Залегли на снегу, прикрывшись за

косогором ручья. Кое-как нагребли каждый у себя под носом

неглубокого сыпучего снежка, получился снежный валик, в

сущности, бесполезный - от пуль не защитит, больше для

самоуспокоения. Ночью ефрейтор Павел Голубев, мрачный,

грубоватый и самоуверенный медведь, вместе с бойцом

Андреем Ананьиным, вислоухим, разболтанным, но отчаянным

парнем, ходили в разведку. Пробрались почти в самую

деревню не со стороны редута, а с противоположной,

северной. По берегу речушки шли, прикрываясь мелким

кустарником и косогором. Ананьин впереди, суетливый,

нескладный и взбалмошный, но совершенно лишенный

чувства страха; за ним сутулый Голубев двигался тяжело и

осторожно. Думал про себя: "С этим малахольным угодим

прямо в лапы эсэсовцев. Идет как у себя дома - никакой

предосторожности".

Через Шевардино пробегает разбитая дорога из Уваровки

на Семеновское. У самой деревни через промерзший ручей -

небольшой мосточек, по которому шли в белых маскировочных

халатах Голубев и Ананьин. Они залезли под мост, присев на

корточки, прислушались. В деревне слышалась немецкая

речь, кто-то колол дрова, в уцелевших избах топились печи, на

улице горел костер - весело, бурно: видно, в него подливали

бензин или солярку. Совсем неподалеку от моста стоял танк. В

танке дежурили. Но рядком - никого. Правда, невдалеке у дома

ходил часовой и несколько солдат пилили дрова. Из-за

поворота затрещали моторы, а затем промчались через мосток

два мотоцикла на Семеновское, осыпав разведчиков снежной

пыльцой.

- Пойдем дальше по ручью, - прошептал на, ухо Ананьин.

- Цс-с, - крепко зажал ему широкой ладонью рот Голубев.

Предосторожность ефрейтора, как старшего в разведке, не

была излишней: в десяти метрах - танк, в двадцати - часовой у

избы, а дальше - целая группа у костра. Прошептал на ухо

Ананьину: - Отходим.

- Взорвем мостик, - шепнул в ответ Ананьин. Голубев