спокойной, скрытой от постороннего глаза любовью. И вдруг -

этот монолог, невольная вспышка.

Саша подошла к ней, стала рядом, прижала ее голову к

своему плечу и, тоже глядя на портрет, с убежденностью

сказала:

- Жив он, Варюша, твой Олег. Чувствую, вижу - жив. А что

писем нет, то разве не понять - до писем ли им теперь, Там же

бой, денно и нощно бой. И знаешь, Варюша, я его обязательно

встречу там, на фронте. И узнаю. Он у тебя заметный.

Симпатичный. А инструмент это чей? - Саша открыла крышку

рояля, дотронулась до клавишей.

- Олежка играл. Он хорошо играет. . Как он играет, знала

бы ты, Сашенька. Какой это человечище - он и художник, и

архитектор, и музыкант. А душа... нежная у него душа,

Сашенька. Вот эти картины - это все он рисовал.

И только теперь Саша обратила внимание на акварели.

Тонкие, нежные, они светились, излучая ласковое, задушевное

тепло. Было два пейзажа: цветущая ива над ручейком и

одинокая яблонька в светло-розовом цвету. Потом два этюда:

жасмин и васильки. И еще большой портрет Вари, Она стоит в

синем платье, обхватив рукой ствол березки, с плеч ее ветер

сдувает розовый невесомый платок, зеленые ветки березы

касаются пышных каштановых волос, и сама она вся

воздушная, окрыленная, кажется, вот-вот улетит. Саша долго

стояла у этого портрета, любовалась. Потом с грустью, но без

зависти сказала:

- Счастливая ты, Варя. Хороший муж - это великое

счастье. А он тебя, видно, сильно любит: такую нарисовал,

хоть в Третьяковку. Глаз не оторвешь.

- Ох, Сашенька, - Варя с резким вздохом встала, взяла

замшевый лоскут и протерла пыль с черной полировки, - тяжко

мне - нехорошее предчувствие гложет душу. Сон такой жуткий

видела...

Это было 14 октября. А на другой день в госпитале

переполох: едет к ним секретарь ЦК, МК и МГК Александр

Сергеевич Щербаков, чтобы вручить награды отличившимся в

боях героям, в том числе и Игорю Макарову. Особенно

волновался комиссар госпиталя Брусничкин. По нескольку раз

заглядывал в палаты, выговаривал сестрам и нянечкам,

просил врачей "не ударить в грязь лицом", ведь случай

исключительный - такое высокое начальство пожаловало в

госпиталь. Впрочем, для Александра Сергеевича Щербакова в

этом не было ничего исключительного. Разве что

исключительными были его работоспособность и энергия,

которой хватало на все - и побывать на предприятиях,

побеседовать с рабочими, и проследить за демонтажем и

погрузкой заводского оборудования, отправляемого на Урал;

десятки других чрезвычайных дел поспевал тогда делать этот с

виду флегматичный человек с умными, проницательными

глазами, смотрящими сквозь простенькие круглые очки.

Брусничкин сумел так наэлектризовать медперсонал и

выздоравливающих раненых, которым предстояло получить

награды, что Борис Всеволодович, на что человек спокойный,

невозмутимо-уравновешенный, и тот начал нервничать.

- Да что вы, Леонид Викторович, в самом деле, будто

царя-государя встречаете или к парадному смотру готовитесь, -

говорил он Брусничкину, когда тот посоветовал ему заменить

не совсем свежий галстук новым.

Сам Брусничкин ходил свеженький как огурчик -

чистенький, прилизанный, блестел большим квадратным лбом,

розовые щеки его дышали здоровьем и благополучием, чисто

выбритый круглый массивный подбородок отдавал хорошим

одеколоном. Три шпалы на новых петлицах сверкали темным

рубином.

Но, как говорится, судьба - злодейка, и никак не

предугадаешь, где и когда она тебя подстережет и какое

коленце выкинет. Не предполагал и старший батальонный

комиссар Брусничкин, как обернется для него посещение

Щербаковым госпиталя.

Александр Сергеевич в палатах беседовал с ранеными,

спросил, кто в чем нуждается, пожелал быстрого

выздоровления, а затем в кабинете главврача в присутствии

медперсонала вручил героям правительственные награды от

имени Президиума Верховного Совета. Рассказал он и об

очень тяжелом положении на фронте. Говорил прямо,

откровенно. Враг у ворот Москвы, но силы, его на пределе.

Когда награжденные и медперсонал разошлись и в

кабинете остались только Остапов, Брусничкин и Щербаков,

Александр Сергеевич вдруг спросил комиссара госпиталя:

- А скажите, товарищ Брусничкин, вы медик?

- Нет, я историк, - быстро ответил Леонид Викторович. -

Меня призвали в начале войны.

- Вы по какой истории специализировались? -

полюбопытствовал Александр Сергеевич, не сводя с

Брусничкина пристального взгляда.

- История СССР, - лаконично ответил Брусничкин,

предчувствуя неожиданное. Ему казалось, что Щербаков

изучает его, силится что-то припомнить.

- Сколько вам лет? - вдруг спросил Щербаков.

- Двадцать восемь.

- А вы бы не хотели находиться сейчас там, где делается

величайшая из историй нашего народа - на фронте? - мягко

сказал Щербаков.

Брусничкин покраснел, слегка прищелкнув каблуками,

ответил четко, даже браво:

- Я солдат. Как будет приказано!

- Да-да, конечно. - Щербаков, как бы соглашаясь, закивал

головой и поднялся. Полный, тучный, похожий на Пьера

Безухова, а поднялся легко, молодцевато. Сказал очень

спокойно и доброжелательно: - Я думаю, товарищ Брусничкин,

для вас, как для историка, да и для Родины было бы куда

полезней быть на передовой. Кстати, сейчас идут бои на

историческом плацдарме - на Бородинском поле. Поезжайте в

пятую армию к генералу Лелюшенко. Там не хватает

политработников. Штаб армии и политотдел находятся в

Можайске. - Он присел к столу, достал блокнот и на листке

написал несколько строк на имя начальника политотдела

армии. Подавая Брусничкину записку, сказал: - Должность вам

там найдут. Высокую должность - не пропустить фашистов к

Москве. Завтра же и явитесь в политотдел. Время не ждет.

Ошеломленный, растерянный Брусничкин все же смог

взять себя в руки - он вообще умел при всей вспыльчивости

характера владеть собой в тех случаях, когда его

невыдержанность могла ему повредить.

- Есть, отправиться в распоряжение политотдела пятой

армии! - стукнув каблуками, отрапортовал он четко вдруг

охрипшим, сухим голосом.

- Завтра же, - напомнил Щербаков и, простившись, уехал.

Когда за ним закрылась дверь, Брусничкин, растерянно

глядя на Остапова, пожал плечами и произнес только одно

слово:- Фортуна.

Что оно означало - радость или разочарование, Борис

Всеволодович так и не догадался.

Остапов понимал, что нужно организовать проводы

комиссара на фронт. Жил Брусничкин в Москве один - жена

эвакуировалась еще в сентябре, родные - тоже, поэтому Борис

Всеволодович предложил от чистого сердца:

- Может, вечерком по случаю вашего ухода соберемся у

меня дома?

- Буду весьма признателен, - машинально согласился

Брусничкин. Предложение Остапова было для него

неожиданным.

Остапов позвонил на службу жене и попросил ее сегодня

не задерживаться - мол, будем провожать Леонида

Викторовича на фронт.

- Давно бы пора, - сказала в телефон Наталья Павловна.

Она недолюбливала Брусничкина, возможно, за то, что он не

был медиком.

По совету Бориса Всеволодовича Варя пригласила на

вечер и Сашу, чтобы не оставлять ее одну наедине со своим

горем. Пришли все вместе втроем сразу с работы. Брусничкин

из госпиталя ушел раньше и к Остаповым заявился позже

других с бутылкой коньяку и банкой кетовой икры. Он вел себя

возбужденно, шумно, как человек, мечта и желания которого

наконец-то исполнились. За ужином он быстро захмелел и при