Следующим шагом должно было бы стать объединение с самнитскими армиями и поход на Рим. Однако отношения между Клеонимом и Тарентом накалились. Спартанец занял Метапонт, который по своей воле не собирался переходить под власть луканов. Казалось, это означало открытый вызов Таренту и отказ от обременительной кампании. Но вместо этого Клеоним совершил вылазку на Керкиру, которую и сделал своей базой.

В 303 г. он попытался отсюда разграбить союзные римлянам земли в Апулии, но был с большим уроном отбит, причем в отражении его нападения принимали участие регулярные римские подразделения. В том же году флот Клеонима произвел нападение на северное побережье Адриатики, близ устья Бренты, но и там спартанец потерпел полную неудачу. Вскоре Деметрий, высадившись на Керкире, ликвидировал разбойничье государство спартанского царевича, после чего тот на некоторое время исчезает со страниц истории.

Между тем самниты пошли на мирное соглашение с Римом[53], а затем и Тарент заключил с Римом мирный договор, самым знаменитым пунктом которого был запрет римским судам заходить далее Лацинского мыса, расположенного на юге Италии возле Кротона. Этот пункт означал, что тарентинцы уже не имели сил контролировать «носок» италийского сапога. Однако его «каблук», а также выходы к греческим берегам и в Адриатику они однозначно хотели оставить за собой.

Слабость Тарента выразилась и в том, что в 300–299 гг. он даже не пытался помешать Агафоклу Сиракузскому овладеть Кротоном и другими городами на побережье Брутгия, а после этого вступил в фактически вассальные отношения с владыкой Сицилии, которые по крайней мере, де-юре продолжались вплоть до смерти последнего.

В отличие от второстепенной политической роли, к которой все более склонялся Тарент, в экономическом отношении это был один из важнейших центров средиземноморской экономики. Если первоначально греков привлекали в Италии земельные угодья, то постепенно произошло настоящее «разделение труда». Тарентинцы, примерно с начала V в., ориентируются на ткачество и, соответственно, на разведение овец. Подвластные этому городу территории во времена Пирра были похожи на Англию эпохи «огораживаний»: тарентинские олигархи держали неисчислимые овечьи стада и стремились вытеснить не только аборигенов, но и греков-земледельцев с земель, пригодных для овцеводства.

Город наполняли мастерские, поставлявшие шерстяные ткани во все концы греческого мира. Именно шерстяные изделия составляли основу тарентинской торговли, впрочем, местные купцы контролировали значительную часть торговых операций в Ионическом и Адриатическом морях. Тарент был главным италийским рынком и для Греции.

В длившихся с V столетия войнах с местными племенами тарентинцы выработали особый вид конницы, который так и назывался: «тарентинцы». Судя по всему это были подвижные конные стрелки, сражавшиеся дротиками. Тарентинский способ боя стал настолько известен в Элладе, что во времена Александра Великого и диадохов многие армии имели в своем составе подразделения тарентинцев, причем, как мы уже отмечали, этих всадников называли тарентинцами именно из-за вооружения и тактической роли, а не из-за того, что они происходили с Апеннин.

С IV в. богатеющий Тарент избирает иную военную политику. Его граждане служат во флоте и в гарнизонах. Полевые армии оказывается проще покупать, чем воспитывать среди горожан.

Связано это было еще и с тем, что класс свободных крестьян — основа греческого полисного ополчения — в Таренте в то время был исчезающе мал, если вообще существовал. Ремесленники же, купцы, владельцы овечьих отар, а также значительная прослойка люмпен-пролетариев — необходимый атрибут любого процветающего античного города — предпочитали морскую службу сухопутной, что известно уже на примере Афин V в.

Политическая воля города, таким образом, определялась двумя силами: аристократически-олигархической верхушкой, достаточно мощной, обладавшей значительными финансовыми ресурсами и внешнеполитическими связями, а также демократическими низами, которые благодаря своему удельному весу, а также местному законодательству, оказывали серьезное влияние на политику, а следовательно, могли контролировать богатую городскую казну.

Общим местом стало утверждение, что войну с Римом вызвали тарентинские низы. Богатым людям для ведения торговли нужен был мир и открытые границы.

Справедливость этого суждения весьма относительна: любой из тарентинских богачей должен был понимать, что в случае отказа от сопротивления в зависимость от Рима попадет не только внешняя политика Тарента, но и торговая деятельность его горожан. А это означало явное снижение прибылей, появление прямых и косвенных налогов и т. д. История того же Родоса показывает, насколько важно торговому государству сохранять свой суверенитет до конца.

Да и противопоставление олигархов демосу далеко не всегда верно. Демокритические взрывы часто провоцировались каким-то из кланов финансовой верхушки греческих государств. Почти наверняка так и было во время первого открытого столкновения Тарента с Римом в 282 г., вызвавшего призвание в Италию Пирра.

С точки зрения италийских греков политическая ситуация в 80-е годы III а стремительно ухудшалась. Если еще каких-то тридцать лет назад Рим контролировал лишь западное побережье Средней Италии от Южной Этрурии до Кампании, а также прилегающие склоны Апеннин, то уже в 90-х годах, после победы в III Самнитской войне, а также разгрома галлов и этрусков, присоединившихся было к антиримской коалиции, под контролем потомков Ромула оказалась огромная территория — от Тирренского моря до Адриатики и от южных пределов заселенной галлами долины По до Аукании. Римское оружие не знало поражений, а после победы над галльско-самнитской армией в грандиозной битве при Сентине в 295 г. многим италийцам показалось, что уже никто не сможет оказать сопротивления новым владыкам Апеннин.

В завоеванных местностях строились крепости и прокладывались стратегические дороги. Важность дорог для ведения военных действий римляне понимали лучше всех своих, современников. Эти пути, созданные за государственный счет и постоянно подновляемые государством, служили в первую очередь для передвижения легионов и лишь во вторую — для торговцев. Одну такую дорогу в начале 80-х годов римляне как раз тянули из Кампании к новому городу-крепости Венузий, расположенному на границе владений апулийцев и луканов всего в нескольких переходах от Тарента. Греки прекрасно понимали, что Вигузий становится важнейшей римской базой для неминуемого броска к Ионическому морю.

Одним из важнейших успехов римлян стало то, что они сумели полностью разорвать луканско-самнитский союз и в самые напряженные моменты войны с самнитами сабелльекие племена держали южные границы последних в постоянном напряжении. Одним из условий римско-луканского альянса стало «понимание», с которым римляне отнеслись к стремлению южных италиков подчинить себе греческие города. В первую очередь под ударом оказались колонии на побережье Бруттия. Возглавляемые стратегом Стением Статилием, луканы и бруттийцы начали наступление на Фурии, Кротон, Локры, Регий — важнейшие греческие города в этом регионе.

Тарент пока держался в стороне — да и мог ли он рискнуть в одиночку начать войну против сабелльских племен, за которыми стоял Рим?

Впрочем, вскоре стало ясно, что римляне не желают усиления своих южноиталийских союзников. Около 286 г. Фурии, доведенные до отчаяния, обратились в Рим за помощью. Они просили о присылке гарнизона и отдавали себя под покровительство римского народа.

Рим не мог упустить такую возможность — несмотря на все осложнения, которые автоматически возникали после принятия предложения греков[54]. В Фурии перебросили (морем?) вспомогательный отряд, а луканам было заявлено о нежелательности новых нападений на этот город.